Владимир Власов - Медведь

Но даже если бы Маргарите представилась возможность повернуть вспять время, вернуться назад и снова окунуться во времена своей юности, она наверняка почувствовала бы себя обманутой. Она просто не знала бы, что ей там делать – чужой, усталой, утратившей все иллюзии.

Но Маргарита все равно любила бродить по тропам воспоминаний. Память все приукрашивала, стирала грязь, возвеличивала обманы, наделяла тайным, двойным смыслом самые незначительные детали. И когда сердце начинало биться в груди отчаявшимся узником, когда страх и беспокойство опутывали липкой паутиной, а душа слабела и дрожала от недостатка жизни, радости и тепла, Маргарита вновь окуналась в теплые течения воспоминаний, в то солнечное весеннее утро, когда она увидела парящую в небе над учебным корпусом птицу. И боль отпускала, потому что сердце не может жить без сладкого обмана и утешения – боль и отчаяние превращают его в камень.

– Все это ноль, – объявила Глафира.

Она уже проснулась и теперь полулежала на кровати, закинув руки за голову.

– Что ноль? – поинтересовалась Маргарита.

– Все. Помнишь, Швабра нам вчера рассказывала про ноль? Не все, мол народы, до него додумались. Так вот – вчера я додумалась. Все ноль. Сколько ни шагай из минус бесконечности в плюс бесконечность, все равно окажешься на нуле.

Глафира производила обманчивое впечатление физически хрупкой девушки. Но она была наполнена какой-то могучей внутренней энергией. И этот внутренний жар придавал всем движениям Глафиры неуемность. Она все время двигалась, куда-то спешила, с кем-то встречалась. Рот ее не закрывался ни на минуту. И в ней никогда не утихала непонятная ярость. Маргарите иногда казалось, что в минуты гнева от Глафиры пахнет мускусом, как от рассерженной змеи.

– Тебе опять не повезло с ухажером?

– Свиньи, эти мужики. Сплошные нули. А этот… Даже целоваться не умеет. Накинулся на меня, как будто опаздывал на поезд, то клевался в губы, как попугай, то как разинет рот, будто пришел на прием к стоматологу. Кусается еще… До сих пор болит. – Глафира озабоченно коснулась пальцами нижней губы. – И язык засовывает так глубоко, до самой печени, будто и не язык это, а член… Я чуть не задохнулась.

– А ты надеялась, что это принц, и в его замке стоит четырехспальная кровать, отделанная золотом, и она уже расстелена. Горят свечи, в бокалах искрится вино… Да?

– Дворец!.. – фыркнула Глафира. – Скажешь тоже… Он затащил меня в свою чумазую машину. Боров… И сражался с застежкой лифчика, как с диким зверем. Ну скажи, неужели так трудно мужикам понять, что для того, чтобы расстегнуть лифчик, нужно тянуть крючки не в разные стороны, а наоборот, навстречу друг другу?.. Пришлось самой снять. А этот козел уставился на мою грудь, рот раззявил и говорит: «Ни фига себе сиськи!..» Болван!.. Ноль. Я тебе точно говорю. Полный ноль. Надоело.

– Что тебе надоело?

– Все надоело. И ты тоже.

Глафира отвернулась к коврику и начала обводить пальчиком фигуры трех медведей.

Именно в этот момент все и произошло. Маргарита словно проснулась. Она удивленно огляделась вокруг: серая комната, серые обои, серая жизнь… Что она здесь делает? Что ее здесь удерживает?

А за окном хохотали мальчишки и светило солнце. Маргарита вдруг почувствовала, что и этот хохот, и лазурное небо, и птица, парящая в вышине, – все это она, ранее раздробленная на осколки, рассыпанная по всему миру, а теперь целостность вернулась, а с ней вернулись радость и смысл, и надежда. Словно за спиной выросли крылья. Легкая, нетерпеливая, Маргарита летела ввысь, как та птица, а серая комната, тесное гнездо, осталась далеко внизу.

И Маргарита поняла, что назад она уже не вернется. Ее ждали солнце, ветер, дальние дороги, а, может быть, в конце пути и принц в просторном замке, где уже расстелена четырехспальная золоченая кровать, горят свечи и искрится в бокалах вино.

Она сняла со шкафа дорожную сумку и начала укладывать свои нехитрые пожитки.

– Что это ты делаешь, Маргоша? – Глафира с интересом наблюдала за сборами.

– Уезжаю.

– К кому?

– Не к кому, а куда.

– Хорошо. И куда?

– А никуда. На поиски удачи. Вслед за Синей птицей. – Маргарита застегнула молнию и направилась к двери. – Прощай, Гланя.

– Дура! – зло выкрикнула Глафира. – Осталось всего полмесяца. Получишь аттестат. Без него-то как же?..

– Как-нибудь.

У порога Маргарита остановилась и еще раз посмотрела на свою комнату. Чувство жалости, что-то вроде ностальгии, неожиданно налетело, заполнило сердце. Маргарита бросилась к Глафире и порывисто ее обняла.

– Прощай, подружка. Желаю тебе удачи.

– И тебе, – ответила Глафира. – А если некуда податься, отправляйся к моей сестрице Соне. Я ей позвоню. Адрес ты знаешь.

Сказала и отвернулась.

Когда Маргарита выходила из комнаты, Глафира все так же лежала в постели и опять чертила узоры на трех облезлых медведях.

Сначала Маргарита хотела пройти по всем комнатам, обнять на прощанье всех друзей и подружек, но потом посчитала свой порыв смехотворным. «Долгие проводы – лишние слезы», – решила она и незаметно покинула интернат. В кармане у нее было почти пусто. Но на несколько дней хватит. А там видно будет.

Через час Маргарита тормознула огромный автофургон и, не раздумывая, уселась в просторную кабину.

Ночь надвинулась на город, как огромный лесной зверь. Над оранжевыми пятнами уличных фонарей клубилась легкая дымка тумана. Она поднималась выше, к самому брюху ночного зверя, к темным, синевато-фиолетовым облакам. И опять зарядил дождь – мелкий, неторопливо смывающий с городских стен остатки дня.

Лето в этом году не удалось. Почти каждый день над городом падал дождь. Мелкой водяной пылью дождь сыпался с крыш, с ворчанием хлестал из водопроводных труб, крупными каплями разбивался об асфальт – лужи кипели столбиками брызг.

Тучи медленно ползли над городом, касались крыш – ночной зверь с мокрой, дымящейся от сырости шкурой, осторожно брел по городу, опасливо заглядывал в желтые прямоугольники окон, скалился на запоздалых прохожих, снующих между его мокрых лап.

Плащи, зонтики, торопливые, согнутые многодневным дождем мужчины и женщины, освещенные витрины магазинов и переливающийся каскадом неонового света вход в ресторан, где под бетонным навесом толпились очень одинаковые молодые девушки в ярких блестящих плащах. А вдоль обочин текли мутные ручьи. Город. Огромный город, над которым безраздельно властвует дождь.

Михаил Иванович Малахов, секретный агент по кличке «Медведь», остановил свой серебристый «БМВ» в двух кварталах от своей «берлоги» – тайной квартиры, о существовании которой знали только он и генерал Федеральной Службы Безопасности Федор Филиппович Потапчук. Дальше следовало бы идти пешком: машина могла примелькаться в маленьких двориках, начала бы вызывать ненужный интерес, вопросы… А зачем секретному агенту вызывать излишнее любопытство к своей персоне?..