Николай Наседкин - Криминал-шоу. Повести

Игорь говорил уверенно, убедительно. Педерастик осел на стуле, обмяк, приоткрыл срамной свой рот, даже посерел лицом. Он то взглядывал на ногти, но на зловещего прорицателя. Быстро глянул на хозяина, поэта, сестру – те на помощь не спешили. Но всё же шеф вступился-таки:

– Э, нэ слушай, нэ вэрь. Наш гост шутит.

– Я не шучу, – ещё серьёзнее, от ненависти обретя в себе актёрский дар, добил борова Игорь. – Я вижу: у него смертельная болезнь в последней стадии – страшнее рака.

– Ну, пидор, ты у меня щас сам раком встанешь! – вскочил взъярившийся от страха Толстый. – Ты у меня раньше сдохнешь, прямо щас!

Игорь отпрянул невольно, но горец перехватил кабана за ремень, удержал.

– Э, нэ нада празднык портит. Гаварю – нэ вэрь: он пазлит тэбя хочет. Правда?

Игорь на сей раз смолчал, зато Лора добавила:

– Ну и дурак же ты убогий, братан! Глянь, и правда, в зеркало – твою морду в три дня не обоссышь. С такой ряхой скоро не помирают – уймись. У кого печень гнилая – крючками ходят. Я уж знаю.

«Вот в ней-то, видно, рачок и поживает», – подумал невольно Игорь, глядя на её кости. Он, устав давиться слюной, бросил перепалку, молча наворотил в свою тарелку салатов, колбасы, осетрины, намазал ломоть хлеба чёрной икрой – вцепился зубами.

– Э, Игарь Алэксандравич, пыть и в самом дэлэ нэ будэшь?

– Нет.

– А вдруг эта – в самый паслэдный раз? – в добродушном тоне Карима звякнула жестокая издёвка.

Игорь пожевал кусок осетрины, задумчиво посмотрел в нерусские глаза, обретя вдруг устойчивость, странное спокойствие.

– Скажите, мне вот что интересно. Ну, предположим, моя жена наскребёт выкуп, и вы меня отпустите. А почему вы не боитесь, что я сразу побегу в милицию?

Черномазый выпил с наслаждением рюмку коньяка, укусил кусочек сервелата, снисходительно посмотрел на пленника.

– Э, дарагой, савсэм глупо. Спросат: гдэ этат дом – что скажешь? Гдэ эты люды – чэго атвэтышь? Мы завтра знаешь гдэ будэм? Мэнты тэбя жэ и затаскают, заставят сказать: сам палэц атрубил, случайна.

Игорь понимал – горец прав. Вспомнил: когда голову ему разбили, больница, против его воли, сообщила о травме в милицию – так у них положено. Игорь прискакавшему лейтенантику рассказал всё как было, но и заявил: лиц пьяных акселератов не рассмотрел, не запомнил, так что искать их бесполезно, и он от услуг милиции отказывается. Но не тут-то было. Мусорок сразу в открытую попросил-потребовал: мол, напишем в протоколе, что-де Игорь сам упал и голову себе раскроил. Игорь, само собой, заартачился: с какой такой стати? Так ему потом нервы выматывали, житья не давали и в больнице каждодневными визитами, затем вызывать начали в отделение чуть не через день: то опознавать алкашей задержанных, то на доверительную беседу к начальнику РОВД. Шастал энергичный оперуполномоченный и домой во всякое неурочное время, топтал ботинками ковёр. Одним словом, через два месяца измотанный Игорь написал своей рукой «признание»: сам, дескать, упал, сам чуть себя не укокошил. Довольный победой белобрысый мент от всей души сказал ему спасибо – процент нераскрытых преступлений в районе сразу снизился…

– А эслы прыдётся тэбя таго, – продолжал кавказец, выразительно прищёлкнув волосатыми пальцами, – тагда вабще канцы в воду. Вэрнэе – в кыслату. Эст такая цыстэрна в адном глухом мэстэ – с сэрнай кыслотой. Чэрэз палчаса ат трупа ны кусочка, всё исчэзает бэз слэда.

Сердце у Игоря глухо и больно забилось, в голову вскочило душещипательное: «И никто не узнает, где могилка моя…» Аппетит сразу атрофировался. Он бросил нож и вилку, набулькал себе пепси полный фужер, выглотал. Хотел попросить «Плиски», но уже было западло, невозможно. Не пил и Вадим, ел молча. Лора же с братцем всё подливали и подливали себе, хлебали то коньяк, то вермут, на глазах воспламенялись. Правда, мастодонт всё ещё супился, злобно косился на Игоря.

Вдруг Карим поднёс к глазам свои золотые, посмотрел и на кукушку настенную, кивнул Вадиму. Тот встал, ободряюще притронулся к плечу Игоря, вышел. Игорь понял – наступила финальная часть зловещего шоу. «Господи, помоги и укрепи! Господи, избави и помилуй! Господи, я буду жить чисто, я буду в церковь ходить! Господи, я свечки каждый, каждый день ставить буду! Господи, я совсем, совсем по-другому жить буду!..»

– Э, Лора,дэвачка, пара рэшат. Эсли дэнэгнэ будэт —атпустим, а?

– Ну уж нетушки! – пьяно загнусавила девушка-палачка. – Я этого убогого сама лично показню – собственноручно. Чего ему бесполезно свет белый коптить?

Она залихватски хлопнула Игоря по плечу.

– Не дрейфь, убогий,я, так и быть, мучить не будут: чик и – готово.

И она засмеялась похабным пьяным смехом.

– И я помогу, – добавил жирный. – Я тебе, пидор, покажу печень! Я вот на твою печень спервоначала гляну, в натуре!

Игорь, стиснув зубы и сжав до онемения правую руку в кулак, решил теперь молчать до конца. Снова во всём теле всколыхнулась боль – в потерянном мизинце, в животе, раскалывалась и голова. В глаза будто песок попал, хорошо, что слёз за очками не видно. Карим оставил его на время, занялся едой. Подналегли на закуску и шакал с шакалихой.

Вдруг из открытого окна донеслись гудки машины. Так быстро?! Было четверть седьмого. Старуха, по знаку горца, шустро метнулась во двор. Сердце у Игоря стукнуло, подскочило к горлу. Он хотел удержаться, не оборачиваться, но тело против воли перекрутилось, развернулось к двери.

Лицо вбежавшего Вадима сияло. В руке он держал бумажный свёрток с тесёмочкой крест-накрест. Поэт, на ходу торкнув опять Игоря в плечо, подскочил к шефу, отдал пакет. Тот взял столовый нож, поддел капроновую перевязку, развернул обёртку.

– Э! Гаварил – савсэм бэдный, а жэна за нэго валютай платит.

Игорь вскочил, оторопело уставился: среди российских радужных бумажек выделялась пачечка бледно-зелёных дойчмарок.

– Фью-ю-ю! – присвистнула Лора, глаза её сузились, она алчно глянула на Игоря. – Вот теперь мы его подоим всерьёз!

Игорь ещё не понимая, тупо смотрел на неё.

Зоя сломалась, поддалась истерике – рыдала, каталась по полу, била кулаками по ковру, сама себя припечатывала:

– Овца! Овца безмозглая!

Что? Что теперь? Куда? Она вгорячах хотела было бежать ловить подлую цыганку… Потом решила: всё – в милицию… А может, быстренько «Горизонт» цветной или красавец «Полюс» продать? Да кто ж теперь – уж половина пятого – купит? Рынок уже затих – на улице покупателя ловить?..

Ох, уже ведь половина пятого!..

И вдруг Зоя успокоилась. Села на оставшемся своём последнем синтетическом ковре, вытянула свои бедные разбухшие ноженьки, вытерла кулаками слёзы, сморкнулась в платочек, ещё пару раз всхлипнула. Решено! В подсознании эта подсказка пульсировала уже целый день. Зоя стряхнула с себя слюнтяйство, поднялась, сняла трубку телефона! Боже! В трубке – студень тишины: опять барахлит. Она швырнула трубку, подскочила к серванту: чуть припудрилась, чуть духами мазнула. По-солдатски споро переоделась в привычные юбку и кофту. Схватила сумочку, проверила, есть ли талоны на троллейбус, деньги в кошельке. Выкупные тысячи сунула пока в сервант. Уже от двери, от порога, охнув, метнулась назад, вынула из морозилки целлофановый свёрточек, прихватила и письмо Игоря. Не доверяя лифту, бегом пересчитала ступеньки с пятого этажа, рысью помчалась на остановку…