Николай Наседкин - Осада. Повести и рассказы

Вместе со Стасом она начала бывать, правда, сначала неохотно, в студенческих компаниях и открыла вскоре, что журналисты и в целом не такие уж дураки, как было принято о них думать в этом университетском общежитии. Но из всех выделялся Стас: пел, играл на гитаре, учился прекрасно, писал настоящие рассказы и один уже напечатал в молодёжном сборнике…

Часто в какой-нибудь комнате собирались несколько человек, и начинались песни, танцы, но чаще споры и даже целые дискуссии – о жизни, кино, литературе… И когда страсти в споре раскалялись до белого каления и спорящие начинали брызгать слюной, точки над i почти всегда расставлял Стас – возраст (ему было уже 28 лет), необычайно высокая эрудиция делали его мнение для многих непререкаемым.

– Ещё Гёте выразился, что стихи должны быть отменными или вовсе не существовать, – веско говорил Стас, и спор о стихах на этом затухал.

Или:

– Всякая любовь проходит, а несходство навсегда остаётся! – это ещё Достоевский в «Униженных и оскорблённых» написал, – и на эту тему дебаты прекращались.

В такие минуты Лена даже пыжилась от гордости за Стаса и, не стесняясь толпы, целовала его в знак награды. Она вообще удивительно как перестала стесняться. Приводила Стаса в свою комнату, и они порой до утра сидели на её кровати, шептались, замирали в поцелуях, до боли в спине обнимались. А бедная Ирка, уже опомнившаяся от первоначального шока, вызванного перерождением Лены, или слонялась по гостям, или затихала на своей постели, стараясь не скрипеть противными пружинами. Наутро Ирка пытливо всматривалась Лене в глаза, с ожесточением хлопала себя по бёдрам и трагически восклицала:

– Опять только обнимались? Дура ты, упустишь красавц а , добережёшься!..

Но Лена боялась. Каждый раз, как только во время поцелуев и объятий движения Стаса становились судорожными, почти грубыми, и он начинал страстно дышать, Лена жалобно просила:

– Не надо, Стасик! Миленький, потом… Не надо… Потом…

И Стас, скрипнув зубами, обмякал.

Но всё же однажды, когда Ирки не было дома, это произошло. Было сначала гадко до тошноты, страшно, больно и стыдно. Были слёзы. Но Стас так нежно её успокаивал, в чем-то клялся, так осторожно вытирал поцелуями её слёзы, что через полчаса Лена уже тихонько смеялась и наивно спрашивала:

– Стас, я теперь – женщина, да? Настоящая женщина? Стас, милый, тебе хорошо со мной?..

Стас что-то снисходительно мурлыкал в ответ. Началась сессия. Теперь они почти совсем не расставались. Лена уже не боялась физической близости – Стас удивительно быстро научил её находить в этом наслаждение…

Счастье, казалось, будет вечным.

Оно длилось девятнадцать дней.

20-го января, в воскресенье, утром Стас ещё в полумраке выскользнул из-под одеяла, оделся, поцеловал её, полусонную, в шею и, сказав: «К обеду заскочу. Дела есть», – ушёл. Только Лена потянулась истомлённым телом и уютно запаковалась в одеяло, собираясь ещё подремать, как пришла Ирка. Ей уже третью ночь подряд приходилось ночевать где попало, притом она накануне завалила пересдачу по русскому, поэтому Лена не очень удивилась, когда захлопали двери, зазвенели тарелки, полетели на пол книги. «Глупая! Ну разве можно так злиться? Да и вообще, разве можно злиться?» – подумала она, а вслух спросила:

– Ир, ты чего? Случилось что-нибудь?

– Это у тебя каждую ночь случается, а мне случаться не с кем, я ж не корова!

– Да ты что, Ира? – испуганно вскрикнула Лена. – Да разве можно так? Ты что, завидуешь?..

– Я? Я завидую? – взвизгнула Ирка. – Да мне противно на тебя смотреть! Рвать тянет! Дура ты! Глазищи – с тарелки, а ничего не видишь… «Ах, Стасичек, мой Стасичек, ты мене лю-ю-юбишь?» – передразнила она зло. – Да таких, как ты, тёлок у него уже стадо целое! Я, как дура тоже, думала – пожмётся, пообнимается и затихнет. А она – влюбимшись! Ты иди, иди, посмотри ещё, что за письма к нему идут. Я-то знаю, ведь тоже на «В» фамилия начинается… Чёрт-те что, нет и нет мне письма, а ему одно за другим, одно за другим, и все бабским почерком подписаны. И сейчас опять… Э, э, э, ты чего? Вот квёлая!..

Лена разлепила белые губы и прошептала:

– Нет, ничего, я слушаю… Я очень внимательно слушаю…

Потом, когда Ирка ушла, Лена дрожащими от нетерпения руками натянула платьишко, кое-как причесалась, злясь на непокорные волосы, и, даже не закрыв двери, сбежала вниз. У разделённого на ячейки почтового ящика, к счастью, никого не было. Лена зачем-то воровато оглянулась и схватила толстую пачку писем на «В». Конверты то и дело выскальзывали из рук и шлёпались на пол. Воронову… Варнадзе… Вабуровой… Виноватых… Варнаковой… Есть! Лена несколько секунд подержала конверт, на котором округло и красиво было выведено – Ворожейкину Станиславу Николаевичу – потом сложила его пополам, засунула в кармашек платья и зажала его крепко-крепко рукой.

Она несколько раз вынимала его в комнате, снова и снова вчитывалась в обратный адрес: г. Тамбов, ул. Энгельса, дом N8, кв. 31, и неразборчивая подпись, – но распечатать так и не решалась. Потом хотела отнести и положить на место. Наконец, устав от этого, чувствуя, что вот-вот заплачет, она решила: если он не придёт до четырёх часов, тогда она вскроет письмо, а там – что будет, то и будет. Лена завела будильник и поставила звонок на четыре. Она включила на магнитофоне плёнку с Аллой Пугачёвой почти на полную громкость и легла на постель. Главное, ни о чём не думать! Всё объяснится! Не может быть!..

Хотелось что-нибудь разбить. В груди было больно. Она лежала долго. Вставала только менять кассеты в магнитофоне. Потом взяла с тумбочки тетрадь с рассказами Стаса и открыла наугад.

«…Ветреная тощая секундная стрелка, на бегу чмокнув очередной клинышек на циферблате, сразу устремлялась дальше. Минутная уже более добротно, по-родственному, расцеловывала каждый клинышек в обе щёки и вперевалочку направлялась к следующему. Часовая, толстуха и коротышка, основательно впивалась взасос и потом опять впадала в полудрёму до следующей встречи…»

«Господи, это же всё надуманно, манерно! – подумала Лена и испугалась. – Я уже придираюсь… Ведь мне нравилось это! Ведь нравилось же!..»

Будильник взорвался неожиданно. «Что же это? Почему он не пришёл?» – мелькнуло в голове, и вдруг Лена поймала себя на мысли, что втайне рада этому. Она медленно встала, медленно выключила музыку, медленно отрезала приготовленными заранее ножницами узкую полоску от конверта.

«Здравствуй, Стас… Живы-здоровы… Владик уже говорит “мама” и “баба”… Купили сервант… Вышлю деньги позже… Что там за филологичка у тебя? Верю, что она глупая и смешная, но – хотя я женщина современная – не забывай, что жена твоя! Как бы баловство не завело тебя далеко: эти цыплята способны на глупости. Скоро приедешь, так что ответа не жду… Целую тебя в твои гусарские усы… Жду… Марина».