Николай Наседкин - Осада. Повести и рассказы

«Пора!» – решил Борис, уже четвёртый час пасший свою жертву. Он вошёл в воду в стороне от пляжа, поплыл в открытое море. На лице его – маска, на ногах – ласты.

Он подкрался к Сынку со стороны горизонта, под водой, лишь от дыхательной трубки разбегались тихие бурунчики. Впрочем, напрасно он перестраховывался: Сынок задремал-таки крепко. Борис примерился и, быстро глянув по сторонам, ухватил вялого Сынка правой рукой за подбородок, левой – за темечко, рывком вывернул-крутанул голову, опрокинул его в воду. Мгновение, второе Сынок трепыхался, рвался из рук, но, жадно хлебнув горькой воды, обмяк, и уже ничто не могло спасти его.

Борис, держась за матрас, внимательно осмотрелся. Невесть откуда появилась яхта, совсем рядом. Ему почудилось – в его сторону блестят окуляры бинокля. Всё – сгорел!.. Но яхта с алым парусом, проскользнув мимо, устремилась дальше, в открытое море.

Протерев уставшие глаза, Борис отрегулировал дыхание, натянул маску, прикусил загубник трубки, погрузил лицо в воду. В сиренево-фиолетовом мареве глубины покачивалось обвисшее, раскоряченное тело Сынка. Борис с тревогой вдруг понял: вместо страха, ужаса, отвращения при виде дела рук своих в душе его шевелится радость, довольство, злорадство…

Вот тебе и – не убий!

Борис поплыл опять к горизонту, закруглил большую дугу, вышел на самом краю дикого пляжа, где голые, свободные от препон стыда нудисты безмятежно жарились на солнце.

Борис – на их фоне белый, как мертвец – присел у кромки моря и долго ожесточённо тёр и тёр-оттирал песком руки.

Почему же нет спокойствия в душе?..

Мысль о последнем приговоре влетела ему в воспалённый мозг, когда он ворочался на верхней полке в поезде «Симферополь – Москва».

Попутчики внизу галдели, чокались, звучно хлебали, бренчали на гитаре и травили анекдоты – Борис их не замечал. Ему приснился мерзопакостный сон: подвал, его Надя – голая, истерзанная, избитая. Кучка лыбящихся пьяных негодяев. Сам Борис привязан к столбу, во рту у него кляп из чужих вонючих носков. Помешать псам, прервать мучительную больную сцену он не может и рычит, воет от горя, ненависти и бессилия. И вдруг – самое тошнотворное – он видит: вместо Сынка Надежду насилует его отец, Вальяжный. Он в пиджаке, в галстуке, но без брюк. Он ёрзает на жене Бориса, вихляя студенистым жирным задом, и хрюкает от сладострастия…

Борис очнулся весь в липком колючем поту. Вспоминал, тяжело думал, решал и – приговорил: до конца! Под корень!

Поезд из Москвы в его родной город отходил поздно вечером.

Борис полдня бродил по Рижскому рынку – чреву столицы. В лавках с псевдозаморским тряпьём, голыми календарными девицами, книжонками о космических проститутках и коньяками-шнапсами торчали в основном знойные дети Кавказа. Борис долго выбирал, к какому из них подступиться. Наконец у одного торгаша, скучавшего в своей пёстрой лавке, он, понизив голос, спросил хрипло:

– Слышь, дорогой, подскажи: мне «пушка» нужна. Говорят, здесь можно купить…

– Э-э, ара, зачэм такие разгаворы? Прахади мимо, нэ мэшай работать.

Борис, вздохнув, повернул к двери. Продавец окликнул:

– Э, ара, а чэго тэбэ нада?

Борис, встрепенувшись, мигом вернулся;

– А что есть?

– Ну, эсли хочэшь – писталэт Макарава адин найду. Толька дорага.

– Вы знаете, мне бы желательно винтовку с оптическим прицелом. Чтобы издалека попасть. Я, знаете ли, на кабана хочу поохотиться…

– Мэня нэ касаэтся, на каво ты будэшь ахотиться. Мэньшэ знаэшь – лучшэ спышь. Сколька дашь за винтовку?

– Н-н-н… А сколько надо?

– Пять дашь?

– Тысяч?!

– Э-э, ара, зачэм дурачком сэбя ставишь?

– Согласен, согласен, – торопливо прервал купца Борис. – Завтра в это же время принесу деньги. Хорошо?

– Ладна. Толька учти: каждый патрон – дэсят рублэй, а разрывной – двадцат…

Борис рванул на почту. Слава Богу, успел дозвониться Наде на работу.

– Да, да, всё нормально. Надя, потом всё объясню, Надя, потом, дома. А сейчас – срочно вышли телеграфом на Главпочтамт пять тысяч. Что? Три с половиной? Надя, ну возьми у матери, найди. Срочно! Надя – срочно!..

С почты помчался на вокзал, поменял билет. И всю ночь, всю ночь метался по громадным залам Павелецкого, думал, сомневался, боялся – не успеет, не получится, не сможет…

Он крепко надеялся, что из Феодосии весть запоздает: родственники будут, конечно, разыскивать Сынка до упора, несколько дней, прежде чем решатся сообщить отцу…

Он должен успеть!..

Борис всматривается в глазок: в коридоре заметно какое-то движение – менты жестикулируют, совещаются. Что они задумали?

На секунду так остро колет в груди: Господи, хоть бы это был сон! Хоть бы этот кошмар кончился! Так хочется жить!..

В этот момент раздутое, искривлённое оптикой лицо усатого майора выворачивается сбоку, скособоченный рот распахивается:

– Не стреляйте! Эй, не стреляйте! Здесь ваша жена! Мы все уходим из коридора – все до единого! Впустите жену! Впустите вашу жену!

И правда, Борис видит: коридор пустеет, последним, зачем-то на цыпочках, удаляется майор. Слышится цокот, лёгкий знакомый стук каблуков. Надя!

Борис медлит. Жена приникает лицом к щели между коробкой и дверью.

– Борь! Боря! Это – я. Не бойся, они все ушли. Открой. Открой дверь.

Борис молча стоит ещё томительных десять секунд. Эх, не надо бы, не надо!.. Отпирает замки, отжимает засов, скидывает цепочку. Приоткрыв дверь, рывком вдёргивает Надежду, молниеносно выглядывает – далеко ли враги? Снова запирается на все запоры. Стоит, молча смотрит на жену. В руке – винтовка. Карман оттопырен, оттянут – там патроны. Надя, распахнув глаза, смотрит-всматривается в его безумные зрачки, бросается на шею, стискивает в объятиях, стонет:

– Борис! Боря, что же ты с собой сделал?!

У Бориса кривится лицо, темнеют глаза, он сразу сламывается и фальцетом, плаксивым голосом вскрикивает:

– Это они, они что с нами сделали, а? Н-н-а-дя-а!..

Борис отшвыривает винтовку на ящик для обуви, судорожно обнимает жену, прячет лицо и в голос рыдает…

Объятия длятся, длятся, длятся, становятся всё неистовее, жарче. Вдруг Борис, умолкнув, находит губы Нади, всхлипывая, страстно целует. И ещё. И ещё. Она вначале пытается отстраниться, прервать поцелуй, но через мгновение сама уже отвечает на ласки, пристанывает, шепчет бессвязные полузабытые слова.

Они уже теряют разум. Они уже на полу, на циновке. Они любят друг друга словно в первый раз – судорожно, безумно, сладостно. Борис в горячечном бреду всё повторяет-твердит:

– Надя! Наденька! Любимая моя! Моя единственная! Жить без тебя не могу!..

С обувного ящика прямо на них смотрит в упор чёрный бездонный зрачок дула, словно винтовка подглядывает за таинством любви, сторожит, ждёт своего часа…