Николай Старинщиков - Слуга

Обойдя косогор, Михалыч вошел в лощину, у ключа напился и стал подниматься среди кедров в деревню. На задах, помнится, была вдоль кедрача приличная тропка – езжай хоть на телеге либо на машине. Теперь здесь вплотную стояли участки. Распахали даже тропинки.

Михалыч опустился ложком вдоль забора и, обжигаясь крапивой, поднялся с другой стороны. Забор здесь стоял на корневищах кедров. У основания одного из деревьев – куча банок – и свежих, и давно заржавелых, пивные баклажки.

В груди опять разлилось жаром, застучало. Кругом всё изгадили, засранцы…

В конце забора должен быть проулок. Вместо проулка оказался забор – из кроватных панцирных сеток. Михалыч перелез через него и вышел в улицу. Именно здесь, возле яра, оказалась чья-то нехилая дача в два этажа, из красного кирпича, огороженная стальными пиками. На окнах – витые решетки, со столба тянется к дому телефонный провод. Вот и славненько.

Михалыч взялся за ручку – открыто. Он вошел на участок. Вдоль дома вела дорожка, уложенная извилистым кирпичом. Входная дверь, вероятно, за углом. Однако не успел он завернуть, как на него бросился мраморный дог – черепок здоровенный, глаза кровяные.

Обдав слюной и сипло рыкнув, дог грохнулся на дорожку: еловая палка острым концом пронзила, как минимум, до хребта. Дернув ногами, он закатил глаза. Наверняка эту тварь натаскали на людях, и он, может быть, даже пробовал человечину…

Входная дверь оказалась за углом. Она подалась легко и без скрипа. Внутри – прихожая, виднелась приоткрытая застекленная дверь. За ней – просторная комната с окнами на пустынную улицу, круглый стол, кожаный диван казенного типа. В мебельной стенке – телевизор. Телефонный аппарат, наподобие корабельных переговорных устройств, висел на стене – без него жизни теперь не было никакой. Даже если в доме будут люди, обязательно следует позвонить.

Из прихожей кверху вели ступени. Пожилая дама, пустив слюну, спала поверх одеяла. Дверь открывалась наружу, поэтому не составляло труда подпереть ее стулом, подоткнув спинкой под ручку. Несмотря на шорох, женщина не проснулась, не бросилась выяснять отношения.

Теперь вниз, к телефону. Сигнал мощный, устойчивый. Условный код – и в Центре прозвенит звонок.

– Слушаю вас…

– Прошу об отмене отпуска – так будет лучше для всех. Похлопочите о моем новом назначении по месту моего пребывания. Мне нужен помощник, в следующий четверг, на Главном вокзале… Со мной будет Ревиста.

– Что-то ещё?

– Волосы у меня совсем выпали. Я голый, как шар.

– Понятно. До связи…

В трубке звучал сигнал отбоя. Так что в четверг, на главном вокзале. За трое суток как раз доберется…

У стены в коридоре стоял холодильник. Чего здесь только не было, но Михалыч захлопнул дверцу. На столе, рядом с настольной лампой, валялась школьная тетрадь – из нее торчала ручка. Рядом лежала коробка спичек и свеча. Выдрав листок из тетради, Михалыч написал печатными буквами: «Лес – не мусорная свалка. Леший».

Поднявшись наверх, он убрал от двери стул и вновь опустился.

С запиской в руке он вышел из дома. Кобель лежал на прежнем месте.

Нагнувшись, Михалыч сунул под лапу записку. Напоследок оглянулся и, заметив торчащую в клумбе лопату, прихватил с собой. Тем же путем, не встретив ни единого человека, вернулся к косогору. Осталось спуститься к ручью, набрать воды в какую-нибудь баклажку – и дай бог ноги…

Михалыч прислушался: из деревни доносились звуки автомобильных моторов. Выходит, народу прибыло немало. Михалыч скользнул в пихтач, опустился в лощину и здесь остановился: надо проскочить голое пространство – мимо оврага, идущего к церкви. Потом обойти косогор, повернуть к елям. Только бы никто не заметил!

Косогор поверху темнел зарослями. Среди них мелькнула чья-то фигура – одна лишь всего голова. В такой ситуации низиной не проскочишь, заметят сверху. Другое дело – вдоль яра, к церкви. Дверь, помнится, была без замка. Только бы успеть. Сейчас они кинутся сверху, примутся рыскать по кустам, но беглеца здесь не будет – он окажется наверху. Возле церкви. Или в ней самой…

И Михалыч свернул в овраг. Прижимаясь к заросшей ельником стороне, хватаясь за кусты полыни, он достиг почти что самого верха и здесь уткнулся в завал из пластиковых мешков, битого стекла и бутылок. Ноги вязли в мешанине, стекло хрустело. Вжимаясь боком в обрыв, он добрался до верха и выглянул: рядом совсем – рукой подать! – темнел угол церкви. Каменная плита прислонилась к двери. Дверная накладка откинута в сторону, без замка. Вокруг никого.

Михалыч выбрался на поверхность и, не поднимаясь, покатился брёвнышком. Поднялся, двинул плиту на себя, потянул дверь. Протиснувшись внутрь, опустил дверь. Тяжелый камень, шурша, встал на прежнее место. Вряд ли у кого возникнет мысль, что беглец подпер сам себя, – ведь это же невозможно.

Заглянул на лестничный ход: пролет обрушен, лежит на полу в полумраке. Путь на колокольню отрезан. Михалыч бросился коридором в центральную часть церкви. Светло, в окнах ржавеют решетки, темнеют рамы без стекол. А сверху, как и прежде, свисает кручёный стержень – с него не скользили руки. Под куполом стержень изгибался в виде петли, вися на толстом кольце.

В колхозные времена здесь висела люстра. В церкви хранили зерно, пустые бутылки. Потом здесь играли в войну, в немцев и русских, после чего куда-то исчезла люстра. Вместо нее свисал кусок кабеля, привязанный к стержню и бороздивший о пол. С кабелем в зубах можно было взобраться по стене кверху и, ухватившись руками, лететь, пружиня ногами о другую сторону. Теперь на том месте зияла дыра.

Дальнейшие действия Кожемякин свершил на «автопилоте». Схватил кабель и, цепляясь пальцами в штукатурную дрань, взобрался по обрешетке наверх, подтянул к себе стержень, ухватился за него и со всей силы оттолкнулся ногами.

Времени на повтор у него не было: он ударился коленями в стену, уцепился за край пролома, протиснулся внутрь. Потом намотал кабель на конец стержня и выпустил из рук. Кронштейн качнулся к противоположную сторону и вскоре замер.

Пробравшись щелью к обшивке купола, он опустился на чердак, затем – на площадку. Вдоль голого сруба, наискосок, здесь тянулись кверху ступени с перилами. Они оказались целы. Вот и ладненько. Он поднялся к колокольне и здесь присел на площадке, не поднимаясь выше подоконников. Снаружи доносились обрывки фраз. Хлопали двери автомашин. Слышалась брань. Омоновцы, прочесав овраг, столпились теперь, как видно, у входа, читая надпись на могильной плите… «Юлия Захарова… Мир праху твоему… 1916 год…» Непременно найдется какой-нибудь умник и полезет внутрь.

Нанесло сигаретным дымом. Значит, открыли дверь и стоят в проеме.