Виталий Гладкий - Седой

Ночевал Костя в городском парке на скамейке, забившись в самую глушь. Туда боялись заходить не только праздношатающиеся, но и милиция, особенно, когда время переваливало за полночь.

Весна пришла солнечная, ранняя, за день земля хорошо прогревалась, а ночевать в таких походных условиях Косте было не в диковинку. На квартиру Каурова и на вокзал, в свою прежнюю обитель, он так и не решился пойти. Полуистертые жерновами памяти воспоминания и без того бередили душу, появляясь в кошмарных снах призрачными тенями…

Дверь распахнулась, и на пороге появилась фигура, при виде которой Костя невольно отшатнулся. Широкое, тумбообразное тело покоилось на массивных ногах-столбах, обутых в стоптанные домашние шлепанцы, каждый величиной с небольшой тазик для стирки белья. Руки человека-гориллы с пудовыми кулачищами были сложены на волосатой, в татуировках, груди. Во рту торчала потухшая сигарета без фильтра.

– Говори, – процедил он сквозь зубы, неторопливо оглядев Костю с ног до головы.

– Тебе привет от Козыря… – тихо сказал Костя.

Человек-тумба с неожиданным для его телосложения проворством схватил Костю за рукав, втащил в квартиру и захлопнул дверь.

– Наконец-то… – Выплюнув окурок, он растянул толстые лягушачьи губы в широкой улыбке. –

Проходи, корешок. Как тебя кличут?

– Костя… – ответил юноша и тут же, спохватившись, добавил: – Седой…

– Лексей, – сгреб Костину пятерню своей лапищей хозяин квартиры. – Кликуха Чемодан.

Располагайся. Сейчас сообразим чего-нибудь ради знакомства… Гы-гы. Как там Козырь?

– В норме. Вот записку передал…

Пока Чемодан, беззвучно шевеля губами, читал послание Козыря, Костя разделся до пояса и, шумно отфыркиваясь, с наслаждением подставил голову под кран с ледяной водой.

– Ты шамай, шамай… – подвигал к Косте тарелки с едой Чемодан. – Вот башли, на первый случай тебе хватит.

Он положил на стол несколько пачек в банковской упаковке.

– Зачем столько?

– Не сумлевайся, – по-своему истолковал Костин вопрос Чемодан. – Все в ажуре. Башли общаковые, не блины [31] Блины – фальшивые деньги (жарг.) . Не в долг – подарок Козыря, его наказ. Понадобятся еще – получишь без отказу, сколько нужно. А на хазу я тебя сегодня же определю…

Громкий пьяный хохот, звон стаканов и посуды, треньканье плохо настроенной гитары и матерные песни – все это, вместе взятое, доводило Костю до бешенства.

Дом, где квартировал Костя, больше походил на полуразваленный коровник. Он был длинный, скособоченный, приземистый и обгаженный со всех сторон рванью всех воровских «мастей», которая гужевалась здесь сутками и которой лень было додыбать до нужного места – деревянная будка сортира находилась шагах в двадцати от дома, возле помойки.

Хазу держала пышная смазливая бабенка лет тридцати пяти по кличке Люська-Конфета. Она была приветлива, проворна и весьма слаба на передок. Своим гостям она никогда не отказывала в женской ласке. И Костя, ютившийся в крохотной комнатке с одним подслеповатым окном, только морщился от ее кошачьего визга за стенкой, когда Люська в очередной раз испытывала на прочность вместе с каким-нибудь хмырем свою старую скрипучую кровать. Пыталась она подбить клинья и к Косте, но он молча вытолкал ее за дверь.

Добродушная Люська не обиделась на Костю, но отомстила чисто по-женски. Когда они оставались одни, Конфета шныряла по комнате или в прозрачной комбинации, под которой ничего не было, или в длинном, всегда распахнутом халате.

Костя только зубами скрипел и старался не выходить из своей «кельи», напоминающей тюремную камеру, а от того постылой вдвойне.

Сегодня у Люськи-Конфеты был очередной шабаш. Гости пили и ели так, будто этот ужин был последним в их жизни. Кое-кто уже не держался на ногах, нескольких вытолкали за дверь, где они освобождали переполненные желудки прямо у порога.

Трезвее других выглядела стройная высокая девушка с осиной талией, накрашенная сверх всякой меры. Манерно поджимая полные чувственные губы, она проворковала на ухо Конфете:

– Люсик-пусик, я слышала, что у тебя квартирант появился. Признавайся, подружка, где хранишь это сокровище. Ась?

– Отстань… – отмахнулась Люська.

Её в этот момент облапил прыщавый дылда с похотливыми буркалами.

– Погодь, дурачок… – для вида заерепенилась она и, как бы невзначай, расстегнула пуговицу на кофточке.

– Люська, зараза, не темни. Ты меня знаешь, – с угрозой сказала девица, не глядя оттолкнув приятеля прыщавого ухажора, попытавшегося погладить ее полные смуглые коленки. – Где он?

– Вот липучка… – хихикнула Конфета и показала на дверь. – Займись, если приспичило. Только, боюсь, выйдет у тебя облом. – Она снова засмеялась. – Он вроде монаха, дюже сурьезный.

– Ладно, разберемся…

Девица с решительным видом толкнула дверь Костиной комнаты.

– Можно?

Костя лежал на кровати, бездумно уставившись в потолок. Рядом с ним примостился огромный сибирский кот, рыжий пушистый разбойник с хищными умными глазами.

Завидев девицу, кот недовольно зашипел, показав внушительные клыки.

– Тихо, тихо, Барсик… – погладил его Костя. – Что нужно? – спросил он грубо, скосив глаза на непрошеную гостью.

– Вставай, милок, пошли к нам. У нас весело, – непринужденно затараторила девица.

И осеклась, натолкнувшись на угрюмый, враждебный взгляд Кости.

– Извини, я только… позвать… – смущенно залепетала она. – Тебе тут одному… скучно, поди…

– Мне не скучно.

Резким движением Костя встал с кровати.

– К тому же я не пью. Пока…

Он указал он девице на дверь.

– До свидания… – выдавила из себя девушка непослушным языком.

Не отрывая глаз от хмурого Костиного лица, на котором черными бриллиантами хищно светились глаза, она попятилась.

– Меня зовут Ляля, – неожиданно выпалила она на пороге. – А тебя… а вас?

– Очень приятно, – буркнул Костя в ответ и, вытолкав ее за порог, с силой захлопнул дверь.

Костя ждал вестей от Чемодана. Толстяк, как и обещал Козырь, занимался поисками Фонаря. Что этот подонок – истинный виновник его злоключений, Костя уже не сомневался: Вева, схлопотавший срок, выложил подручным Козыря всю подноготную случая в парке, как на духу. Но Фонарь был неуловим. Похоже, он и впрямь обладал уникальным чутьем на опасность.

Чемодан сутками рыскал по притонам и «малинам», где раньше всегда ошивался Фонарь, но того и след простыл.

«Вот, падла! – матерился взбешенный Чемодан. – Найду этого гнилого фраера, своими руками придушу, век свободы не видать!»

А дни тянулись и тянулись: вязкие, мрачные, до одури длинные и пустые. От обычной уравновешенности не осталось даже малой толики, и Костю теперь сжигал внутренний огонь ненависти к мерзавцам, по вине которых он оказался на дне.