Виталий Гладкий - Седой

В редкие часы сна, иногда отпущенные ему в виде милостыни бессонницей, Косте снились кошмары. И, просыпаясь в холодном поту, он еще долго видел перед собой окровавленные тела родителей и слышал предсмертный крик матери.

Крапленый пил запоем уже третий день. Вчерашним вечером к нему было сунулся Зуб – и едва унес ноги подобру-поздорову. Крапленый допился до белой горячки и при виде старого дружка, не узнав его, схватился за «парабеллум». Хорошо, Маркиза завопила дурным голосом и повисла на руке своего постояльца. Глядя в безумные буркалы Крапленого, Зуб едва не обмочился с испугу. А когда выскочил на улицу, то чесал без оглядки, не останавливаясь, добрый километр, не помня, куда он торопится и зачем…

Маркиза, неумытая, растрепанная, бестолково суетилась у заваленного объедками стола.

Крапленый сидел, в чем мать родила, на скомканной постели, по-турецки поджав ноги, и закусывал очередную рюмку соленым огурцом.

Час был утренний, и он еще не дошел до состояния полной невменяемости, что случалось только к вечеру.

– Э! Иди сюда! – позвал Крапленый Маркизу; она в этот момент грызла моченое яблоко.

Маркиза покорно засеменила к кровати.

– Дай! – вырвал Крапленый огрызок и швырнул на пол. – Танцуй! Да не так, мать твою…

Он рывком сорвал с Маркизы кофточку, при этом оборвав нитку янтарных бус, градом застучавших по полу.

Угодливо хихикая, Маркиза сама сняла все остальное и закружила по комнате в каком-то нелепом танце, высоко поднимая ноги и размахивая руками, как ветряная мельница крыльями.

– Хорошо… Опа, опа! Ух ты… – хлопал в ладоши Крапленый. – Нет, постой! Ставь пластинку.

Цыганочку. С выходом…

Он соскочил с кровати и притопнул ногой:

– Эх, ма!..

И в этот миг в дверь постучали.

Хмель слетел с Крапленого в мгновение ока. Злобно ощерившись, он бросился к постели и вытащил из-под подушки «парабеллум». Натягивая одной рукой брюки, свистящим шепотом приказал:

– Посмотри, кто там! Да халат накинь, дура!

Бессмысленно ухмыляясь, Маркиза пыталась застегнуть пуговицы халата, но вялые руки все делали невпопад. Так и подошла она к двери расхристанной.

– Открывайте, черт бы вас побрал! – раздался из-за двери голос Профессора.

– Фу-у… – вздохнул с облегчением Крапленый и потянулся за рубахой. – Впусти, – кивнул он Маркизе.

Профессор быстро прошел внутрь, на ходу протирая запотевшие очки. Окинул неодобрительным взглядом захламленную комнату, он посмотрел на Маркизу, все еще воевавшую с непослушными пуговицами, крякнул в досаде и уселся на стул, поставив между сухих коленей старый, потрепанный зонт.

– Гудишь? – с ехидцей в голосе спросил он Крапленого, который в это время жадно припал к кувшину с квасом.

– Умгу… – кивнул тот и, наконец, оторвался от опустошенного кувшина. – Тебе какое дело?

– Это я так, к слову…

– Чего припылил, Профессор? Я же предупреждал, что в берлогу без моего ведома ни-ни. Или ты совсем глухим стал?

– Много на себя берешь, Крапленый! – неожиданно зло огрызнулся Профессор. – Разговор есть…

Он многозначительно прищурился и кивком головы указал в сторону Маркизы, которая ползала по полу, собирая рассыпанные бусины.

– Ну, пошла! – бесцеремонно вытолкал ее за дверь Крапленый. – Что там у тебя, выкладывай.

– Новое дело щупаешь? – спросил Профессор, с недобрым прищуром глядя в упор на обеспокоенного

Крапленого.

– С чего ты взял?

– Не темни, Крапленый! – вскочил на ноги Профессор. – Ты что, меня за сявку держишь?!

– А ты кто такой, чтобы мне тут понты бить!? – взъярился Крапленый, сжимая кулаки.

– Кто?

Профессор неожиданно успокоился и нехорошо улыбнулся.

– А никто, – сказал он елейным голосом. – Не пришей кобыле хвост. Покеда, Крапленый. Бывай здоров.

И Профессор направился к двери.

– Я выхожу из игры, – сказал он уже у порога. – С дуриками мне не по пути. Хлебай свою баланду сам.

– Погодь, не заводись, – сдался Крапленый, опуская глаза. – Мне бы твои заботы…

– Ты мои заботы не считал, – отрезал Профессор. – Но себе лапшу на уши вешать я не позволю.

– Лады, лады… – миролюбиво ответил Крапленый. – Извини, был грех. Но я тебе собирался рассказать.

– Оно и видно.

– Ты сначала выслушай…

Профессор внимательно слушал негромкий, торопливый говор Крапленого. Оратором его «ученик» никогда не был, и сейчас его речь местами была бессвязна, но основную мысль Профессор уловил сразу. И, неожиданно для себя, разволновался.

Дело, предложенное Крапленым, и впрямь было стоящим. Большое дело. И чертовски опасное. Но в случае удачи… Да, тогда и впрямь можно будет «завязать» накрепко с преступным прошлым и жить безбедно до конца дней своих, копаясь в огороде или сидя с удочкой над озером. Но понял Профессор и другое, конечно же, не высказанное собеседником: это последнее дело Крапленого, после которого он ляжет на дно надолго, а то и навсегда. А значит, делиться «наваром» со своими подельниками он, похоже, не собирается.

«Шалишь! – взволнованно думал Профессор, прикрыв старческие дряблые веки, чтобы не выдать своего истинного состояния Крапленому. – Кусок приличный, им и подавиться недолго. Деньги нужно считать, когда они в кармане. Хитрец, ох, хитрец… Но как обезьяна не вертится, а голая задница всегда наружу лезет. Будь спок, Крапленый, мы тоже не пальцем деланы, кое-что имеем про запас. Нужно будет кое с кем перетолковать…»

– Ну, как? – спросил Крапленый, слегка уставший от непривычно долгого монолога.

– Спешишь… – не поднимая на него глаз, все еще во власти собственных мыслей, ответил Профессор.

– Почему?

– Забыл Валета и Щуку? Пока мы не вычислим, кто нас «пасет», забудь о деле. До поры до времени посидим тихо.

– Но когда, когда?!

– Скоро, Крапленый. Уже скоро. Есть у меня соображения на этот счет… А про новое дело – никому. Слышишь – никому!

– Ты-то как пронюхал?

– Сорока на хвосте принесла… – растянул блеклые губы в ухмылке Профессор.

– Темнишь, мать твою!.. – запенился от злости Крапленый.

– Лады, лады… – миролюбиво проворковал Профессор. – От тебя секретов не держу. Михей рассказал.

– А этот… откуда?

– Не знаю. Мне он не докладывал. Сам у него спроси.

– Спрошу-у… – с угрозой протянул Крапленый.

«Попробуй… – торжествующе захохотал про себя Профессор. – Спроси… ветра в поле».

Танцплощадка городского парка была забита до отказа. Теплый летний вечер растворил в себе легкий приятный ветерок, затаившийся в густых кронах деревьев, плотной стеной окруживших бетонированный пятачок площадки, обнесенный ажурной металлической изгородью. Ансамбль, собранный по принципу «с миру по нитке», давал программу – смесь фривольных кабацких песенок и зарубежных новинок, перелицованных на свой манер. Обшарканную до матового блеска танцплощадку в перерывах брызгали водой, но это не спасало веселящуюся публику от мелкой въедливой пыли, которую неустанно взбивали подошвы танцующих. Костя медленно прохаживался по аллее парка, неподалеку от танцплощадки.