Виталий Гладкий - Седой

Но черные, как ночь, глаза Кости оставались сухими, неподвижными, и лишь холодный беспощадный огонь бушевал в глубине зрачков, да ногти впивались в ладонь до крови. И никто и никогда не видел на лице мальчика даже подобия улыбки.

После смерти родителей его забрал к себе дядя, Олег Сергеевич, родной брат матери. Эльвира, жена Олега Сергеевича, существо злобное и недалекое, невзлюбила Костю с первого дня знакомства. Правда, до поры до времени, пока они не обменяли свою коммуналку и квартиру Костиных родителей на просторную трехкомнатную квартиру в центре города, Эльвира помалкивала, даже пыталась быть доброй и приветливой. А потом ее отношение к Косте резко изменилось. По любому поводу, но чаще просто так, из-за своего дурного характера, она начала на него покрикивать, а однажды хотела ударить. Но, встретив во взгляде рано повзрослевшего подростка холодную ярость, стушевалась и свою злобу стала вымещать на муже.

Костя часто слышал их перепалки на кухне, когда Кобра (так про себя он прозвал Эльвиру), швыряя на пол жестяные миски, шипела: «Не-на-ви-жу. Почему я должна на него работать? Почему!? Паразит…»

В такие моменты она и впрямь смахивала на змею.

Неподвижные коричневые глаза под низким, скошенным назад лбом излучали жестокость; необъятный бюст и жирные складки туловища колыхались под замусоленным халатом, как плохо застывший студень; длинные ноги, которые она тщательно брила едва не каждый день, казались раздвоенным хвостом неведомой науке огромной змееподобной рептилии.

Однажды Костя не выдержал и сбежал к бабушке Лукерье.

Горе совсем согнуло ее, но она не роптала на судьбу, лишь подолгу молилась перед иконами в красном углу избы и все сокрушалась: вот, в церковь бы сходить, да уж больно далеко она, в райцентре, туда, поди, верст двадцать будет, не меньше, а силенок маловато, ноги не носят. Была в деревне церквушка, да вот беда-то какая, сломали ее в двадцатые годы коммунары, прости их, неразумных, Господь…

Косте бабушка обрадовалась несказанно. Угощала его ватрушками, парным молоком (соседи приносили), а по вечерам подолгу сидела у изголовья Костиной постели, гладила сухонькой рукой его кудри и рассказывала, рассказывала…

О чем? О многом, что она видела перевидела на своем веку. Но Костя мало вникал в смысл ее речей, сплетавшихся в кружева добрых и ласковых сновидений.

Недолгим было Костино счастье – вскоре приехали Олег Сергеевич с Эльвирой и увезли его в город. Бабушка Лукерья стояла у ворот, прижав кулачки к груди, и беззвучно плакала.

Такой она и осталась в его памяти. Месяц спустя ее не стало. Костю на похороны не пустили.

Развязка наступила совершенно неожиданно. И причиной событий, круто изменивших жизнь Кости, стал его двоюродный брат Георгий, или Жорж, как его выспренно величала любвеобильная мамочка Эльвира.

Жорж был погодок Кости, учился с ним в одном классе и слыл среди учеников отпетым негодяем, хотя в учебе был прилежен и пользовался расположением классной руководительницы, подружки Эльвиры. Жорж, как и его мамочка, считал Костю «пришибленным», а потому особо с ним не церемонился.

Был он покрупнее Кости, пошире в плечах, хорошо кормленный, и отличался наглой вальяжностью, присущей городским отпрыскам номенклатурных семей, – Олег Сергеевич теперь занимал весьма важный пост в партийной иерархии области. Жорж помыкал Костей, как хотел, доводя его издевками до белого каления. Но Костя сносил все с удивительным терпением и, по своему обыкновению, молча, что только раззадоривало Жоржа и подвигало его на новые подлости. И однажды Жорж все-таки нашел самое уязвимое место в глухой защите Кости.

Он коснулся памяти погибших отца и матери, светлые воспоминания о которых служили Косте единственным прибежищем в удушающей атмосфере неприятия и злобы, воцарившейся по милости Кобры в квартире родственников. Это была обычная сплетня, грязная, гнусная, приплевшаяся из завшивевших коммуналок в респектабельную квартиру, где и нашла подходящую почву.

Сплетня попалась на зубок Эльвире, а она свой язык в присутствии Жоржа не придерживала.

Ну, и ее достойный сынок в один из вечеров не преминул все выложить Косте, присовокупив кое-что и от себя. Дикая, всепоглощающая ярость на какое-то мгновение помутила рассудок Кости.

Не помня себя, он влепил страшный по силе удар прямо в подленькую ухмылку Жоржа. И пока тот, валяясь на полу, выплевывал вместе с кровью выбитые зубы, Костя собрал в отцовский вещмешок свои скудные пожитки и ушел из ненавистной квартиры навсегда.

Дом затаился среди низкорослых деревьев небольшой рощицы. Неподалеку расползлись невзрачные постройки окраины, все в проплешинах обвалившейся штукатурки, крытые ржавым железом, обросшей зелеными лишайниками черепицей или насквозь прогнившим рубероидом. Дощатые заборы, слепленные на скорую руку, едва державшиеся на изъеденных древоточцами столбах, отделяли захламленные подворья от пыльных улиц и переулков, в ненастные дни превращавшихся в зловонное непроходимое болото.

Коренастый мужчина, одетый в какую-то невообразимую смесь, состоящую из топорщившегося нелепыми складками пиджака явно не по росту, из-под которого выглядывала замызганная голубая рубаха, и в расклешенных брюках, давно вышедших из моды, стоял в переулке у калитки дома, настороженно прислушиваясь к ночному дыханию окраины. Его круглую голову с короткими, небрежно стриженными волосами оседлала шерстяная кепка с пуговкой на макушке, засаленная и местами прожженная. Заросшее щетиной лицо изредка подергивалось от нервного тика. Хищные, глубоко посаженные глаза отсвечивали перламутром белков, а крупные зубы щерились в оскале злобного недоверия.

Наконец, шумно выдохнув, он шагнул вперед. Кособокая калитка, висевшая на двух кусках транспортерной ленты, заменяющих навесы, отворилась бесшумно, и он зашел на подворье. Пригибаясь, мужчина неслышно прошмыгнул под окнами в запущенный старый сад, обошел вокруг дома, заглянул в покосившийся угольный сарайчик.

Возвратился к воротам, еще раз внимательно осмотрел переулок и, уже не таясь, размашисто зашагал к дому. Немного помедлив, он забарабанил по стеклу коротким дробным перестуком. Затем быстро отскочил от окна и притаился за углом веранды.

В доме зажегся свет.

Сквозь плотно зашторенные окна проскользнул узкий, словно лезвие ножа, лучик и вонзился в заросшее травой подворье. Скрипнула входная дверь, и чуть хрипловатый спросонья женский голос спросил:

– Кто там?

– Открывай, свои…

– Федор!?

– Тихо, ты!.. Он самый.

Дверь отворилась шире. На пороге белым привидением появилась пухлая курносая женщина в длинной ночной сорочке.