Игорь Чубаха - Хранитель понятий

– Обзовись, фраерок! – потребовал от него следак по особо важным.

А Петр Михайлович не мог заставить рот раскрыться. Зубы склеились, и в зобу дыханье сперло.

– В отказ мылится, – кто-то за спиной Апаксина услужливо поспешил с комментариями. – Форс наводит.

– Петушком закукарекать хочешь?

Смысл следовательского вопроса дошел до Апаксина. Под черепушкой замигали картинки из некогда прочитанных книг и газетных заметок, смакующих тюремные порядки. И в центре глумлений, издевательств, грязных сексуальных надругательств на этих картинках рисовался он. ОН – еще несколько часов назад преуспевающий сорокалетний бизнесмен при двух машинах, трех любовницах и жене, при достойном банковском счете и связях в городской администрации.

– Вы уголовник? – выскочило у Апаксина само собой. Это неуправляемым журавлем вылетела надежда на розыгрыш, на смех в ответ и подходящее разъяснение безобразий – «Как мы вас провели по просьбе друзей! Пойдемте выпьем, перекусим, еще немножко посмеемся».

Надежда не сбылась.

Вслед за криком «Да за такое, гнида!..» Петра Михайловича больно двинули бутсом по копчику. А потом зверски вмазали носком ботинка под колено.

– По тормозам, Огонек, – приказал следак. – Кстати, Огонек, часики у клиента ты прибрал?

Апаксин, разгибаясь, схватился за запястье – пусто.

– Это ж лох, он и без меня бы их посеял. Вот его ходики...

За спиной Апаксина звякнул браслет.

– Ладно, Огонек, оставь себе. Заработал, – следак по особо важным затушил беломорину о протянутую каким-то хмырем пепельницу из мыльницы. – А с тобой, чучело, чего делать?

У Апаксина хватило ума не лезть со своими недоумениями типа «Вы следователь или где?». Может быть, не ума хватило, а взгляд подейстовал. Оловянный, пробивающий до кишок взгляд следака-уголовника. Вот когда Петра Михайловича пробрал настоящий страх-то. Ведь этот неизвестный в тельнике может сделать с ним все-все, что захочет. И нет сейчас над Апаксиным НИКАКОЙ крыши.

– Там, слышу, кто-то миски драит? – спросил следак.

– Дрын старается, – подсказал Валек.

– Пусть Костюм его подменит. Потом перетру, сейчас устал я.

– Айда, Костюм! – и Валек крайне невежливо развернул Апаксина...

Близился к развязке пятый тайм финального матча профессионалов в полутяжелом весе по тюремному пятиборью. Накал страстей среди болельщиков достиг апогея. Зрители на трибунах, то есть на шконках, свистели, визжали и дрыгали ногами.

– Ставлю пачку «Примы» на нашего!

– «Беломор» на москвича!

– Лезвие на Паленого!

– Мыло на Рикошета! – подстегивали соперников алчные голоса.

На воровской шконке, дальней от двери с вертухайским глазком, двое претендентов на желтую майку лидера яростно точили фильтры. А зрители заламывали руки и в воздух картузы бросали.

– На общую надо бы забиться, – водя зыркалами простонал свесивший харю над «стадионом» с верхней полки жадный Зубр.

– Ну, давай, – безнадежно борясь с адреналином согласился приткнувшийся рядом Олег Петрович.

– Накинем коробок чая против блондинки из журнала? – взвинтил ставки тотализатора азартно пыхтящий Зубр.

– Ну давай, – опять не нашел силы вовремя тормознуть Олег Петрович. А ведь не катило ему по черному. Он уже просадил Зубру три телефонные минуты, «плейбойскую» брюнетку, носки и последние сто пятнадцать рублей. И все потому, что Олег Петрович сперва кивал на москвича – тот внушал ему нешуточное почтение суровыми татуировками и ухватками крутейшего парня. Но надо же такому статься – москвич Паленый просрал первые два из забегов.

Во-первых, «сварочным аппаратом», сварганенным из газетной трубки и спичечного пламени, дольше Рикошета пережигал медную проволку диаметром ноль пять. Во-вторых, вспомнил всего девять беломорных загадок против шестнадцати у Рикошета. Москвич вконец разочаровал Олега Петровича – Паленый упустил даже такую затертую плешь, как «отыскать на пачке цифру 14».

Тогда Олег Петрович перекинул надежды и ставки на Рикошета. И настала пора просаживать Рикошету. Сначала питерец не сумел опередить москвича в изготовлении из жеваной газетной бумаги пикового туза. Потом уступил в стрельбе малявой на меткость, не попал в алюминиевую кружку.

Итак, счет повис на «два-два». Сейчас решалась общая победа, то есть кому из воров, москвичу Паленому или питерцу Рикошету, занимать шконку смотрящего по камере.

– Глуши мембрану, братва, а то судью международной категории накличем! – остудил самые звонкие глотки Клифт Иствуд.

И ощутив корой судьбоносность момента, трибуны замерли на едином дыхании. И даже стало слышно, как подглядывающий в глазок для развлекухи вертухай под нос мугикает: «Чтобы тело и душа были молоды, ты не бойся ни жары и ни холода, закаляйся...»

– На Рикошета, – трагическим шепотом выбрал Олег Петрович. Может быть, взыграл городской патриотизм.

– Лады, я на Паленого, – как и до этого, выступил вторым номером Зубр.

Москвич Паленый в зловещей тишине точил расплавленный и сплющенный сигаретный фильтр о шершавый край шконки, там, где облупилась краска. Рикошет острил свой фильтр о ботиночный каблук, время от времени муслявя «лезвие» и пробуя заточку на палец.

– Шабаш, люди. Куранты бьют, – шнырь Мостырка бросил часы на шконку.

И все сплоченное в камере трудовое общество «Резервы» перевело вдох, хотя результат матча был еще непредсказуем, как прокурор с черепно-мозговой травмой.

Первым по уговору показывал изделие москвич.

– Петрович, дай сюда свой кирпич!

Олег Петрович без уточнения смикитил, о чем базарит Паленый, спрыгнул со второго яруса, вытащил из-под матраса томик рассказов Чехова и передал через головы москвичу. Паленый погладил мясистой лапищей шершавую кожу добротного советского переплета, словно убирая налет пыли. Примерился, приставил затвердевшее и заостренное стекловолокно к синей обложке и провел, надавливая, под тисненым портретом классика.

Хата взорвалась радостными и раздосадованными воплями:

– Оле! Оле! Оле!.. – покатилось от окна до параши.

Олегу Петровичу почудилось, что вот-вот из темной полосы разреза хлынет чеховская кровь. Но не хлынула. И Чехова забрал себе Рикошет. Питерец, распахнув улыбкой черный забор прочифренных зубов, смачно цыкнул и чиркнул резко, будто бритвой по горлу, по рассказам Антона Павловича.

И снова по полной забесновались фанаты с верхнего этажа:

– И во сне, и на яву я за Питер пасть порву!!! – проскандировала молодежь из второго эшелона.

Шнырь Мостырка приготовленной тонкой проволочиной быстро измерил глубину разрезов, чей глубже.

– Рикошетов, – выдал Мостырка, стараясь придать голосу как можно больший пофигизм.