Игорь Чубаха - Хранитель понятий

Болельщики зашушукались, но «Судью на мыло!» никто не выкрикнул. Паленый недоверчиво перемерил и залупаться не стал. Значит, все верняк. Однако, москвич имел право на еще две попытки. Чтоб уж все, будто в большом спорте.

– Мостырка, скидывай прохарь. – Паленый надумал пойти ва-банк.

Мостырка, удержав в себе печальный вздох, стянул с правой ноги тупоносый ботинок на литой подошве. Но подошву Паленый не тронул, он прорезал сигаретной «заточкой» толстую «скороходовскую» кожу поперек носка.

– А, сучара! – москвич осмотрел и отбросил затупившийся, негодный больше к попыткам фильтр.

Но все равно теперь должен был последовать ответ Рикошета. Питерец что-то прикинул и процедил:

– Мостырка, гони свое пугало.

Шнырь безропотно слазил под матрас и вручил питерцу карманное зеркальце. Рикошет пристроил Мостыркино имущество на тумбочке и покоцанная зеркальная поверхность отразила нацелившийся «фильтровый» резак.

Олегу Петровичу хотелось, очень хотелось встрять с советом – не лезь на рожон, пропори те же Мостыркины говнодавы и дело с концом. Но за такие фискультприветы потом поставят Олега Петровича на ответ и будут правы. Олег Петрович быстро снял и протер залитые горячечным потом очки. И успел.

Рикошет, подмигнув Мостырке – типа, не ссы, бродяга – поставил заточенный край фильтра на собственное отражение и провел от края до края. Имущество шныря заполучило продольную царапину. Фильтр-стеклорез заходил туда-сюда, углубляя борозду. И сломался.

«Невезение – это карма, и эта карма гирей висит на мне. Как на Пьере Ришаре, – не в первый раз за свою вполне долгую жизнь подумалось Олегу Петровичу. – Другие воруют не меньше моего, но сел именно я. В жены из огромного женского разнообразия я выбрал полную, законченную помесь стервы, ослицы и дуры. Любовница за все мои подарки наградила триппером. И ставлю я всегда и всюду мимо кассы».

Но тянущаяся, будто сопля по карнизу, гнетущая тишина заставила Олега Петровича не терять раньше срока надежду. А Рикошет тем временем фукнул в разрез, выдув белесое облачко. Положил зеркальце на тумбочный край, легонько стукнул костяшкой по свешивающемуся концу. И Мостыркино имущество, хрупнув, удвоилось. Ровнехонько-ровнехонько налопопам.

Фортуна рыдала навзрыд! А что творилось с трибунами!? Люди обнимались от счастья и грызли матрасы от огорчения. Рикошета стали качать, но с учетом низкого потолка не выше, чем ласточки перед дождем летают.

Признавая поражение, Паленый рванул на груди майку и выплеснул из души сокрушение в восемь размашистых этажей, совершенно, впрочем, в общем бедламе не слышное. Три шестерки от двери загугнявили по стойке смирно гимн Петербурга: «Город над тихой Невой, город нашей славы трудовой!..». На шею Рикошету одели венок из еловых веток, призер стал на табурет с внятно выцарапанной цифрой 1 и принял из рук судьи чемпионский кубок (ту же алюминиевую кружку) полную душистого чифиря.

«Ну вот, – по своему обыкновению Олег Петрович взялся подбивать итоги, – в кои-то веки свезло. Наварил коробок чая, и журнальная блондинка не бросит меня ради Зубра. Может быть, в карме наступил перелом? Может быть, удастся получить вместо чирика строгоча хотя бы пятерку общего? Тогда будет ништяк.»

– Алло, разрядники, – беззлобно вякнул сочувствующий вертухай в кормушку, – Кончай «Формулу 1», корпусной на горизонте!

Шла шестая миска, воняющая рыбой и жиром. Пиджак и рубашка были уже безнадежно испорчены. А миски отмывались в холодной воде крайне хреновастенько. Посуду Петр Михайлович Апаксин мыл в жизни раза три. И то в далеком детстве, в виде родительского наказания. Поганый Огонек, мерзко скалясь, расписал Апаксину (или Костюму, вот какой кличкой его наградили, кто бы мог подумать), что случится, если миски не будут блестеть, как у бегемота яйца.

Шла шестая миска, когда защелкали засовы, загрохало железо и в камере прогремело:

– Заключенный Апаксин!

– Я! – Как-то само собой пришло понимание правильного отзыва.

– На прогулку...

...Апаксину вспомнился рассказ приятеля, побывавшего в отличие от него на срочной службе. Тот поведал, как в первую армейскую ночь навзрыд скулил под одеялом, убитый тоской по домашнему уюту, по вольной воле с девочками и кинотеатрами, убитый ждущими впереди лишь бесконечными черными днями. Примерно так же чувствовал себя Петр Михайлович, бродя по узкому бетонному пеналу, накрытому сеткой. Он прогуливался в одиночестве, если не считать темно-зеленых охранников наверху. Слезы лезли в глаза и стыли на щеках, тень корчилась в печали и отчаянии. И по-прежнему под колпаком непоняток оставалась причина его несчастий. Он уже подобрал несколько объяснений, где и как мог оступиться в криминал, но ни одно из них не склеивало в целое все куски катастрофы.

Дзенькнуло и стукнуло у противоположной стены. Апаксин оглянулся. От затворяемой двери топал к нему в белом спортивном костюме и тулупе в накидку давешний следак-уголовник. Его очередное преображение уже не удивило. Но приходу темной личности Петр Михайлович нежданно-негаданно обрадовался – вдруг все объяснится?

Апаксин бросился навстречу лицу, похожему на кандидата в депутаты и успел даже произнести «Простите», прежде чем получил каменный кулак в живот и предупреждение:

– Заглохни, барыга, – следак вытащил из кармана с адидасовскими полосками пачку «Парламента» и зажигалку (настоящий «Ронсон», Апаксин разбирался). Закурил, выпустил струю дыма на Петра Михайловича.

– Значит так, кусок жира, – дыша туманом и дымом, определила темная личность, – Времени на уговоры тратить не стану. На вопросы, ни на какие, не отвечаю. Порядок будет другой. Отвечаешь ты. Потом я ухожу и проверяю твои ответы. Если не соврал – валишь домой. Усек?

– Да, – сглотнув, даже не кивнул, а тряхнул головой Апаксин. Слово «домой» звенькнуло для него волшебным колокольчиком.

– Сколько ты знаком с Терновым? – сразу пошел по вопросам следак.

– Девять лет, – стыдясь своей поспешности и заискивающего тона, честно ответил Апаксин.

– Где сошлись?

– В мэрии при прежнем губернаторе.

– В теннис ушел с Терновым сразу, или он тебя потом зазвал?

– Сразу.

– Кем был сначала?

– Первый год замом президента турнира.

– Дальше?

– Потом решили, что я буду организовывать околоспортивную индустрию.

– Как и на какие бабки организовывали?..

...Шрам сидел на корточках, курил бес знает какую «парламентину» подряд. Пола тулупчика, наверное, примерзла к бетону. Выпотрошенный Апаксин тяжело отходил от потрошения.

Еще незвестно, намного ли лучше было настроение у Шрама. Выяснилось, что его уткнуло лобешником в тупик. Лопнула шикарная версия, на которую он крупно ставил. Разлетелась к блинам! Еж твою меть, а как похоже было на попадалово в цель! Все стыковалось, как в конструкторе.