Игорь Чубаха - Хранитель понятий

Вензель сидел согласно купленным билетам на галерке. Кто бы ляпнул типа «Что ж ты, папаша, не по чину уселся, в самый несолидняк?» – прожил не дольше бы, чем взводится курок.

Жора-Долото, усаженный за спиной Вензеля, водил биноклем по залу и докладывал:

– Харчо, харя черномазая, шестой ряд амфитеатра. Паленый, сука подлая, партер, четырнадцатый ряд. Театралы, бля.

Шрам, усаженный рядом с Вензелем, может, приклифтен был не так фаршировано, не в галстук с пиджаками, зато вел себя строго по театральным понятиям. Программка на колене, шея чистая, по фене в полный голос не ботает, полон трепетного ожидания, – короче, все пучком, никакого шухера.

– И нас во все бинокли цинкуют, Вензель, – с надрывом отрапортовал Долото. На что Вензель лишь неопределенно почмокал губами. Шрам мог бы приплюсовать к базару Долото известие, что и его, Шрамова, братва сечет толкучку, но зачем перегружать сявку костями, еще подавится.

Шрам застучал пальцами по программке на коленях – ни дать ни взять конкретный театролюб, изнывающий по третьему звонку.

Онбыл еще жив, поскольку мнительный Вензель подозревал, что покеда не до донышка выжал из Сереги известное тому за списки. И кроме того, на рождественские каникулы отвалили все нотариальные конторы. А передачу от Шрама к Вензелю собственности следовало запротоколировать юридически абсолютно легально. Типа, если все покатит по плану Вензеля, жить Сереге до третьего января.

– Позыркай, Чек, какие сыроежки! – пальцан, обхваченный золотой гайкой, провел потную дорожку по стеклу, за которым театральщики упрятали пожелтевшую фотографию. – Их бы к нам, чтоб на бильярде сплясали про лебедей.

– Ты на год глянь. И достал уже слушай, Арбуз. Хоре стены обходить. Почапали в буфет!

– Там давиловка, Чек. Черные засели. Ты сам слыхал, за разборки без команды, печень вырвут.

Чистая правда. Кисель с кривоносым Махно не шибко понадеялись, что если будут сидеть истуканами в зале, то Вензель сдрейфит и тормознет свои подлые амбиции. По этому Махно с Киселем сообща прикумекали кое-что позабористей: решили устроить старцу небольшой сюрприз со своей стороны. Как только потухнет безобразие на сцене, и финально опустится занавес, их самые доверенные люди с гранатометами... Молчу, молчу, молчу. Но если старик залупится и не капитулирует, одним Вензелем станет меньше на свете белом.

В гримерке балерин еще ни о чем не догадывались. Полураздетые барышни были такие хорошенькие, что не наглядеться на себя в зеркало.

– Зиночка, а ты где справляешь?

– Мы с Сереженькой справляем у Хабибулиных на даче. Будут Рогины, скрипачка Надя, и для нее позвали Куакина. Маша, завяжи мне сзади!

– Столько черненьких в зале, девочки! Так страшно! Вдруг взорвут!

– А сами?

– И сами взорвутся. Они же глупенькие. Каждый пронес по гранате, по команде дернут и взорвутся.

– Думаешь, они Новый год не справляют?

– У них же весной Новый год. Маша, поправь мне розочку!

– Нет, правда, девочки, зал сегодня какой-то странный. Почти одни мужчины.

– Наверное, Ленка своих хахалей провела.

– Ошибаешься, балаболка! Если б я всех своих позвала, стадион пришлось бы заказывать...

...Гайдук засел в сортире. Хорошо, пацаны на входе торчали незнакомые, а в хате с люстрами он вовремя срисовал Арбуза с Чеком, которые пялились на фотки, а потом узырил еще двух знакомых пацанов. Пришлось срочно шкериться в сортире.

Гайдук прихилял один. Уже вчера купонов в кассе не было. Пришлось тащиться за фраером, выкупившем броню, отоваривать по башне, а для ложного следа тырить еще и лопатник с кредитными карточками, часы и цепочку. Карточки Гайдук бросил нищему в шапку, а второй, лишний, купон сжег над газовой плитой.

– Занято! – отшил он очередного нетерпеливого театрала, глотая перекумаренный освежителем воздух. Будто в хвойном лесу, только рядышком мишка отстрадал медвежьей болезнью.

– Козел сраный, – двинул ногой по двери невидимый театрал.

Гайдук еле сдержался, чтобы не выхватить волыну. Нельзя, бляха-муха. Маслята заготовлены для Шрама. Гайдуку по помидору групповые разборки, ему нужен этот подлый крендель Шрам, а Шрам тут сегодня нарисуется в обязаловку. Наводка – точняк...

...Маргарита Алоизевна служила театру вот уже шестнадцатый год. Седьмой год ее пост был неизменен – у царской ложи. Пусть кто-то называет ложу правительственной, пусть кто-то на новый лад выражается ложа-вип, но ложа навечно останется царской, какой создана. В ней императоры восторгались легконогим балеринам, рукоплескали оперным примам и влюблялись в них без памяти. Николай Романов и Матильда Кшесинская – любовь в сиянии свечей и бриллиантов короны, под скрип каретных колес. Из этой ложи царевны и великие княжны украдкой рассматривали пышноусых гвардейцев и томно обмахивались веером. Какие были времена!

До сегодняшнего дня Маргарита Алоизевна никак не предполагала, что грядут совсем иные – погибельные времена. Что ложу осквернят люди, которых и дальше Лиговки не следовало бы пускать. А их пустили в святая святых. Губернаторы, послы, посланники, английская королева, Ким Ир Сен, Шеварднадзе, вы слышите, никогда, вы слышите, ни-ког-да еще царскую ложу не превращали в рынок!

– Э, женщина, иди сюда! Меню давай! – джигит выдернул программку из программного букета в руках старушки, сунул стольник и прогоняюще махнул рукой. – Сдачи не надо.

Коричневых и черных кожаных курток в ложе все прибывало, абреков набралось уже больше, чем царских мест, но шли и шли новые. Они целовались, обнимались, горланили, гомонили и горлопанили.

– Нельзя! – Маргарита Алоизевна раскинула руки перед галдящей отарой с шампанским, коньяком, фруктами и двумя крашеными блондинками. – Охрану позову!

– Э, что кричишь? На! – ей в программки сунули русский стольник. Сунули ей, той, которой целовал руку сам Михалков-Кончаловский, с которой поздоровался сам Путин, которой кивнула английская королева. Маргарита Алоизевна не могла никого позвать. Никто кроме нее не защитит ложу.

Маргарита Алоизевна припомнила своего мордатого зятя, их кухонную войну, его дробящие уши монологи. Маргарита Алоизевна едва удержала руку, чтоб не перекреститься. Господи, прости меня за грехи мои тяжкие, не корысти ради, а токмо во имя святости театральной!

– Короче, – пугаясь собственной смелости, она приставила к ближайшему щетинистому горлу край програмковой кипы, – звери, рюхай сюда! Мариинка – не фруктовый склад и не бордель, – зятевы слова почему-то без труда вылетали на язык. – Гони на девок ксивы! Нету ксив – заворачивай шмарам корму. Пузыри в буфете глушить будешь, да? Сечешь, баран? – Алоизевна расчехвостила программки веером. – Или расписать по белому, че пацаны из охраны вам вставят без резьбы. Или, – вдруг старушка вспомнила зятевы прогоны о том, чего черные боятся даже больше проклятья рода, кровной мести и закрытия рынков, – или ОМОН с площади пригласить?..