Элизабет Джордж - Тайник

— Черт возьми!

Куски полетели в разные стороны. Три мощных удара, и ракушечная постройка превратилась в горстку мусора. Потом он обрушился на амбар, после — на школу, а Маргарет смотрела, завороженная силой его гнева.

Больше он не говорил ничего. Фантастические ракушечные строения падали одно за другим жертвами его ярости: школа, чайный столик, стулья, пруд, сад ракушечных цветов. Мулен был неутомим. И остановился лишь тогда, когда уперся в тропинку, которая вела от подъездной дорожки к входной двери. Швырнул лопату в направлении выкрашенного желтой краской дома. Та со стуком упала на дорожку.

Мужчина стоял, тяжело дыша. Старые порезы на его руках раскрылись, из них снова показалась кровь. От летевших во все стороны ракушек и осколков цемента появились новые. Грязные джинсы побелели от ракушечной пыли, и, когда он провел по ним руками, на белом остались красные кровавые следы.

И вдруг у Маргарет вырвалось:

— Не смейте! Не смейте так унижаться перед ним, Генри Мулен.

Он уставился на нее, тяжело дыша и часто моргая, словно надеялся, что от этого у него прояснится в голове. Ярость покинула его. Оглядев разрушения, учиненные им самим на пороге собственного дома, он сказал:

— Ублюдок, у него и так их было двое.

«Это он о девочках Джоанны», — подумала Маргарет.

У Ги были собственные дочери. С ними он тоже упустил возможность стать настоящим отцом. Но он не привык мириться с поражениями, а потому заменил своих брошенных детей другими, теми, которые закрывали глаза на его недостатки охотнее, чем его собственная плоть и кровь. Ведь они были бедны, а он — богат. Имея деньги, без любви и преданности не останешься.

— Вам надо что-то сделать с руками, — заметила Маргарет. — Вы их совсем изрезали. Кровь идет. Нет, не вытирайте…

Но он все равно вытер их еще раз о грязные и пыльные штаны, добавив еще красных разводов, и, словно этого было мало, промокнул руки о свою заскорузлую от пота и пыли рубашку.

— Его проклятые деньги нам не нужны. Мы не нищие. Можете разжечь из них костер на Тринити-сквер, нам плевать.

Маргарет подумала, что, скажи он это с самого начала, она, а заодно с ней и искусственный сад были бы избавлены от ужасающей сцены. А вслух произнесла:

— Рада это слышать, мистер Мулен. По отношению к Адриану это честно…

— Но они принадлежат Син, — продолжал Генри Мулен, разбив тем самым в куски надежды Маргарет так же легко, как незадолго до этого раскрошил творения из ракушек и цемента. — Если она хочет отступного…

Тяжело ступая, он пошел за лопатой, которая лежала на дорожке, ведущей к двери. Поднял ее. Проделал то же самое с граблями и ведром. Стоя с инструментами в руках, стал оглядываться вокруг, словно вспоминая, для чего они ему понадобились.

Он посмотрел на Маргарет, и она увидела, что его глаза покраснели от горя.

— Он приходил сюда. Я бывал у него. Много лет мы трудились бок о бок. И все это время он повторял: «Ты настоящий художник, Генри. Не может быть, чтобы твоим предназначением было всю жизнь строить оранжереи». И еще: «Порви с этим и вырвись на свободу, друг. Я в тебя верю. Для начала я тебе помогу. Разреши мне. Ведь кто не рискует, тот, видит бог, не пьет шампанского». И я верил ему, понимаете? Мне хотелось другой жизни. Куда больше, чем продолжать жить здесь. Мне хотелось этого ради моих девочек, да, именно ради них. Но и для себя тоже. Разве это преступление?

— Нет, не преступление, — ответила Маргарет. — Мы все хотим своим детям добра, верно? Вот и я тоже. Поэтому я и пришла сюда, из-за Адриана. Нашего с Ги сына. Из-за того, как с ним обошлись. У него украли то, что ему принадлежит, мистер Мулен. Вы ведь понимаете, что это неправильно, мистер Мулен?

— Нас всех обокрали, — сказал Генри. — У вашего бывшего мужа это хорошо получалось. Он годами уговаривал нас решиться на что-то, а сам выжидал. Но он не вор, наш мистер Бруар, нет, он все делает в рамках закона. Моральный закон, вот что он нарушает. Долг и правда, вот чего он не помнит. Мы все ели из его рук и не знали, что в еду он подмешал отраву.

— Разве вам не хочется все исправить? — спросила Маргарет. — Это ведь в ваших силах. Поговорите с дочерью, объясните ей. Мы не требуем, чтобы Синтия отказалась от всего наследства. Мы только хотим поделить все по справедливости, чтобы сразу было видно, кто был плотью и кровью Ги, а кто нет.

— Вот, значит, что вам нужно? — прищурился Генри Мулен. — И вы думаете, что таким образом справедливость будет восстановлена? Значит, вы ничем от него не отличаетесь, миссис. Считаете, что деньгами можно прикрыть любой грех. Нет, нельзя, и никогда не будет можно.

— То есть вы отказываетесь с ней поговорить? Объяснить ей все? И нам придется решать проблему на другом уровне?

— Вы что, ничего не понимаете? С моей дочкой поговорить нельзя. Я ей все уже объяснил.

Он повернулся и понес инструменты туда, откуда несколько минут тому назад пришел с лопатой. Повернул за угол и скрылся.

С минуту Маргарет совершенно неподвижно стояла посреди дорожки, впервые в жизни не зная, что сказать. Ее угнетало ощущение ненависти, которое Генри Мулен оставил после себя, точно сильный запах. Оно было как течение, которое увлекало ее в открытое море, откуда не было спасения.

Совершенно неожиданно она ощутила необъяснимое духовное родство с этим косматым, растрепанным человеком. Она понимала его чувства. Свой ребенок — всегда свой ребенок, и к нему чувствуешь не то же самое, что ко всем остальным. Мужья, жены, родители, братья, сестры, любовники, любовницы, друзья — все это совершенно иное. Ребенок же — часть твоего тела и души. И никто не имеет права разрывать узы, выкованные из такого материала.

Но что, если чужак все же попытался и, не дай бог, преуспел?

Никто лучше Маргарет Чемберлен не знал, на что может пойти родитель, чтобы сохранить отношения со своим ребенком.

Вернувшись из Сент-Питер-Порта, Сент-Джеймс первым делом заехал в отель, но нашел их комнаты пустыми, а портье сказал ему, что никакого сообщения его жена не оставляла. Тогда он отправился в полицию, где застал главного инспектора Ле Галле за пожиранием огромного сэндвича из багета с креветочным салатом. Инспектор проводил его в свой кабинет, где предложил кусок своего сэндвича, от которого Сент-Джеймс отказался, и чашку кофе, которую Сент-Джеймс принял. К кофе инспектор достал откуда-то и положил на стол шоколадные конфеты, но поскольку вид у них был такой, словно их шоколадное покрытие не однажды таяло и застывало снова, то Сент-Джеймс решил ограничиться кофе.

Он описал Ле Галле всю историю с завещаниями Бруаров, брата и сестры. Тот слушал, не переставая жевать, и делал пометки в блокноте, который извлек из стоявшей на его столе пластиковой коробки для входящих и исходящих дел. Рассказывая, Сент-Джеймс наблюдал, как инспектор подчеркивает фамилии Филдер и Мулен и рисует рядом с последней вопросительный знак. Ле Галле прервал поток информации сообщением о том, что знал об отношениях Бруара с Полом Филдером, но Синтия Мулен раньше в этом деле не фигурировала. Еще он записал все о завещаниях Бруара и вежливо выслушал теорию Сент-Джеймса, которая созрела у того по дороге в город.