Сергей Донской - Наркомент

– Давайте поступим так, – решительно заявил я. – Ваш товар, – моя рука небрежно прошлась над пестрым печатным ассортиментом, – я покупаю оптом. Потом вы приглашаете нас в гости, и мы рассказываем вам, почему вынуждены искать приют. Если после этого у вас не будет возражений, мы останемся. Но сначала я хотел бы узнать…

Тамара Осиповна слабо отмахнулась:

– Оставь свои купеческие замашки, Бодров. Они тебе совершенно не идут. Я свой кусок хлеба предпочитаю зарабатывать, а не клянчить, ясно? – Ее глаза сверкнули и тут же затянулись прежней ледяной коркой. – Что касается приглашения в гости, то милости прошу. Только не раньше восемнадцати ноль-ноль и не позже десяти минут седьмого.

– Почему так строго? – озадаченно улыбнулся я. – Просто какой-то дипломатический этикет получается.

Тамара Осиповна тоже улыбнулась – печально:

– Соседи перевели меня на осадное положение. Соорудили перегородку между нашими квартирами, установили дверь бронированную, как в банковском хранилище каком-то. Все, естественно, за свой счет. А посему ключами меня снабдить отказываются. Говорят, я их утеряю или ворам квартирным продам. Так что утром меня выпускают скрепя сердце, а вечером запускают обратно. Опоздания не допускаются. Эту ночь, например, я провела на лестничной площадке. В приживалку превратилась на старости лет. Полное одиночество, Бодров, оно делает нас еще более зависимыми, чем любая семья. Ты это обязательно запомни.

– Почему именно я, Тамара Осиповна?

– Потому что ты тоже одинокий. И никакие длинноногие девочки тебя от этого не спасут.

– Посмотрим! – Верка со своей непринужденной манерой повсюду развешивать уши была тут как тут: руки в карманах холодно блестящей куртки, голова запрокинута, подбородок вздернут.

– Добрый день, Вера, – сказала учительница. – Меня зовут Тамара Осиповна. Ты на меня не обижайся, я человек пожилой, могу позволить себе говорить, что думаю. Счастливое свойство либо очень молодых, либо старых. – В окончании педагогической сентенции слово «очень» было пропущено, словно таким образом Тамара Осиповна надеялась отсрочить неизбежное.

– Значит, мы обе можем позволить себе говорить то, что думаем, – лучезарно улыбнулась Верка. Учитывая ее вредность, это прозвучало довольно многообещающе.

– Родители тебя не хватятся? – заботливо спросила Тамара Осиповна. – Такая молоденькая девочка, а без присмотра, пропадаешь неизвестно где. – Надо полагать, это была замаскированная шпилька, без которых не обходится ни одна задушевная женская беседа.

– Родители обо мне и не вспомнят, у них давно старческий склероз, – ханжески вздохнула Верка и уточнила: – Пенсионеры ведь.

Коварный выпад был парирован учительницей с завидной невозмутимостью:

– Не завидую им. С поздними детьми сплошная морока.

Как вскоре выяснилось, соседи были дома, во всяком случае, глава семейства, ушедшего в глухую защиту от всевозможных жизненных неурядиц – его полуспортивного вида «Шевроле» напыщенно багровел у входа в подъезд.

– Он крупный бизнесмен, – предупредила меня Тамара Осиповна, представив мне иномарку соседа. Голос ее прозвучал так опасливо, словно речь шла про какого-нибудь кровожадного маньяка. Тем же полушепотом она добавила: – Магазин держит.

– Значит, не бизнесмен, а просто лавочник, – заключил я, первым поднимаясь по лестнице к лифту.

– Вообще-то да, – согласилась учительница. – В детстве мне довелось жить в оккупации, так вот, Бодров, признаюсь тебе честно, сейчас я чувствую себя ничуть не лучше.

– А меня в школе учили, что при фашистских захватчиках ужас что творилось, – сообщила Верка, замыкающая шествие.

– Все относительно, девочка. Когда-нибудь про наше смутное время тоже напишут в учебниках, и все будут ужасаться…

Так за разговорами мы незаметно добрались до третьего этажа, где нас ожидала та самая неприступная дверь, за которой обитал лавочник.

Никто на наши настойчивые звонки не отреагировал, если не считать мельком затемненный чьим-то недобрым взглядом глазок. Мы с Веркой занимали такую позицию, чтобы наше присутствие оказалось для затворников полной неожиданностью, а Тамаре Осиповне пришлось униженно топтаться на собственном пороге, бормоча что-то про неожиданный приезд родственников. Я наблюдал за ней, невольно вспоминая, какой властной и гордой была эта женщина в мои школьные годы, и помаленьку закипал. Заключение, сделанное мной по поводу поведения лавочника, прозвучало так:

– Медицине все ясно. Опасная патология. Необходимо лечить.

– Бодров! – возмутилась учительница. – Я же тебя предупреждала!

– Верунчик! – Мне пришлось притвориться временно глухим. – Смотайся вниз и хорошенько качни капот той красной тачки у подъезда. Судя по двери, хозяин помешан на безопасности. У него должна быть очень чуткая противоугонная сигнализация.

Верка помчалась выполнять поручение, а я, отыскав на стене телефонную проводку, одним рывком лишил соседей телефонной связи.

– Если уж они такие отшельники, то пусть будут последовательными до конца, – сказал я Тамаре Осиповне.

Но она опять взялась за свои увещевания:

– Бодров! Как тебе не стыдно!

Уэк! Уэк! Уэк! – донеслось снизу.

Дверь отворилась так стремительно, что едва не смела Тамару Осиповну, но я вовремя ее отстранил, а затем занял ее место сам, очутившись нос к носу с крайне встревоженным собственником.

– Пропустите! – потребовал он, поднимая руку, чтобы заставить меня попятиться.

Я посмотрел на него так, что он проворно попятился.

– Секундочку! – теперь в движение пришла уже моя рука, перехватившая его за галстук: золотисто-зеленое поле с розовыми ромбами. Добрая половина их сосредоточилась в моем сжатом кулаке.

– А в чем дело?

– Ты уже здесь, Верунчик? – осведомился я, не отрывая взгляда от пытающегося негодовать соседа. – Возьми у гражданина ключи от машины – видишь, к груди прижал, – и отключи сигнализацию, незачем народ попусту беспокоить. Я правильно говорю, гражданин? Ну-ка, брелочек сюда! А мы немножечко побеседуем.

Тут, небрежно уронив свой пакет на пол, я слегка вздернул соседа за галстук, напоминая, что терпение у меня не бесконечное, не такое железное, как его дверь. С ключами он расстался, но вместо благодарности за оказываемую услугу стал вдруг вырываться, шипеть и брызгать слюной.

Мы оба проникли в коммерческую келью: ее хозяин – пятясь, а я уж следом – лицом к нему. В прихожей он попытался ухватиться за раздвижную дверцу высокого черного шкафа, да так вместе с ней и ехал следующий метр пути, пока дверца не застопорилась, а ручка не осталась у хозяина в судорожно сжатом кулаке.