Валерий Ильичёв - Псих против мафии

И тот второй — его двойник, постоянный спутник и строгий экзаменатор — опять смотрел на него с жалостью, смешанной с любопытством, словно вопрошая: «Ну и что ты дальше будешь делать?»

Парамонов не знал, что ответить. К его столику неслышно приблизилась сгорбленная старушенция и спросила, можно ли взять пустую бутылку. Ее хриплый, резкий, с присвистыванием голос, внезапно раздавшийся из-за спины, заставил Парамонова вздрогнуть. Старуха взяла бутылку и зашаркала прочь, волоча по раскаленному солнцем асфальту ноги в калошах, обутых на толстые вязаные носки. Калоши в такую нестерпимую жару символизировали обреченность жалкого человеческого существа, казалось уже заглянувшего в мир иной.

«И эта развалина когда-то была красивой юной девушкой, ей объяснялись в любви и почитали за счастье, если она отвечала взаимностью. До чего же все зыбко в этом мире, условно и преходяще. Так стоит ли цепляться за жизнь, в сущности бесцельную, если впереди все равно смерть? Не лучше ли все разом решить?»

Его размышления прервали два солдата. Один, тот, что выше другого на целую голову, был робким и каким-то забитым. Второй, с затравленным взглядом, — озлобленным.

«Первогодки, салаги», — догадался Парамонов, видя, как мешковато сидит на них военная форма.

— Дядечка, дай нам немного денег. Хочу мамке письмо отправить, а марку и конверт не на что купить, — попросил долговязый и в доказательство правдивости своих слов показал исписанный листок.

Из киоска высунулось злобное лицо продавщицы.

— А ну пошли отсюда вон, малахольные. Только клиентов отпугиваете, ходите здесь, попрошайничаете чуть ли не каждый день. Вам уж сколько раз денег на марку давали, а вы все с одним и тем же письмом шатаетесь. Призвали служить, так служите, а водку нечего пить.

— Да мы не себе, а «дедам», — прогнусавил долговязый, отходя от столика.

Тот, что пониже, огрызнулся:

— А тебе что за дело, старая ведьма, ведь не у тебя просим!

Но тоже предпочел отступить. Тогда Парамонов, который хотел было дать денег солдатам, повернулся и зашагал прочь. Однако не успел свернуть за угол, как его догнал и окликнул низкорослый солдат:

— Постой, мужик! Разговор есть. Не хочешь на марку дать, так хоть гранату купи: настоящая, боевая. — И, боясь, что ему откажут, быстро добавил: — Рыбу глушанешь где-нибудь в речке — и вообще может пригодиться. — И, воровато озираясь, стал разворачивать тряпичный сверток.

— Парамонов взял гранату, осмотрел.

— Сколько?

— Дай на две бутылки. Нам нельзя возвращаться без водки, «деды» изобьют. Вон у Кирилла все почки отбиты, писает кровью. Выручи нас, купи гранату! — И добавил: — Настоящая, боевая, как ахнет, мало не покажется.

Парамонов молча вытащил деньги и вручил солдату. Тот, схватив измятые купюры потной ладонью, быстро зашагал прочь к своему высокому сутулому товарищу, даже не поблагодарив Парамонова за покупку.

Парамонов быстро завернул гранату в ветошь, тряпку и газетную бумагу, как она была у солдат, и направился к дому гостеприимного Стеблова. Ощущение бетонно-холодного спокойствия в душе, которого он не испытывал уже многие годы, радовало Павла Георгиевича. Холодное безразличие ко всему, что творилось вне его внутреннего мира, помогала ему сохранять одна-единственная мысль, буквально сверлившая его воспаленный мозг: «Наконец-то мой путь определился. В мире не бывает ничего случайного. Эта граната — перст Судьбы, веление свыше. И теперь я знаю, что делать».

Зайдя в «Кулинарию», он накупил всякой еды, сложил её в большой картонный пакет, приобретенный тут же, и положил туда гранату. И по тому, как она скользила вниз, вписавшись в свертки с едой, решил, что его ждет несомненный успех в задуманном деле.

«В таком случае я заслужил прощальный праздничный ужин», — с этой мыслью Парамонов подошел к палатке возле дома Стеблова и купил самый дорогой коньяк.

На нужный ему этаж он поднялся пешком и почти не задохнулся от физической нагрузки. Так было всегда в минуты душевного подъема и прилива энергии.

И тот, другой, его двойник, глядя на него со стороны, вновь испытал гордость.

На следующий день с самого утра Кондратов и Ильин разделились: сыщик из МУРа поехал выявлять обидчиков Парамонова среди его родственников и близких знакомых, а Ильин отправился на завод, где тот работал последние двадцать лет.

Встретились уже около трех часов дня. Кондратов был хмур и раздражителен, как обычно, когда не успевал пообедать.

— Ну что, Ильин, у меня практически результат нулевой. Ни с кем из родственников он особенно близок не был, но не конфликтовал. Ну, а тебе что удалось узнать? Только давай без деталей. Просто назови вероятные жертвы этого вольного стрелка, и все.

Однако Ильин не спешил отвечать. Некоторое время он сидел молча, потом в раздумье произнес:

— Знаешь, Кондратов, я сегодня ещё раз убедился в правильности христианского обряда, когда умирающий просит у окружающих прощения, и не за какой-нибудь конкретный поступок, а за те обиды, которые нанес другим ненароком, даже не заметив этого.

— Ну и к чему ты этот обряд прощания вспомнил?

— Да к тому, что стоило мне появиться в их отделе и объяснить цель приезда, как, напуганные перспективой стать очередной жертвой своего бывшего сослуживца, ко мне потянулись люди. Целая очередь выстроилась. И каждый вспомнил, что хоть раз, пусть даже по пустяковому делу, нанес Парамонову обиду. Вот и получается, что люди сплошь и рядом причиняют друг другу зло, часто даже не замечая этого. И лишь когда обиженный начинает им мстить или же перед смертью вспоминают о нанесенных обидах. И то не всегда.

— Значит, к тебе шли, как на исповедь к батюшке?

— Да не совсем так: ведь шли не для покаяния, а из страха перед взбесившимся сослуживцем. И каждый стремился оправдать себя. И это у них здорово получалось. Говорили, что в их поступках не было ничего обидного, напротив, действовали они правильно, ну, а Парамонов на них злобу затаил из-за своего тяжелого, скрытного и обидчивого характера.

— Это понятно. Мы всегда склонны винить кого угодно: ненормальных родственников, бывших друзей и подруг, иностранцев, вождей, правительство. Но только не самих себя. Ну и что все-таки ты установил в конце концов? Вздорные предположения отбрось, назови лишь заслуживающие внимания. А то мне есть зверски хочется.

— Ну, а если коротко, без излишних эмоций и мелочей, которые Парамонов наверняка давно забыл, остаются четыре факта, заслуживающих внимания. Его обошли при распределении квартир лет восемь назад, когда построили для предприятия новый ведомственный дом. Это во-первых. Во-вторых, незаслуженно объявили взыскание и лишили премии за срыв планового задания явно не по его вине. В-третьих, готовился приказ о повышении его в должности, но в последний момент начальство под давлением сверху назначило на это место другого, из их же отдела, инженера, женатого на племяннице влиятельного чиновника. И хотя прошло немало времени, Парамонов, обидчивый и злопамятный, возможно, до сих пор таит обиду. Тем более что, по словам сослуживцев, тяжело переживал все эти несправедливости.