Сергей Рокотов - Вышел киллер из тумана

— В каких целях воспользовался? — буквально прошипел Фефилов, пристально глядя на Софронова. — Вы-то лучше кого-нибудь другого понимаете, Дмитрий Николаевич, КАК этой информацией можно воспользоваться. Все, что произошло, это халатность, жуткая халатность и непрофессионализм, вот что это такое. А уж какими последствиями это чревато для всех нас, можете себе вообразить. Впрочем, полагаю, ни вы, ни я этого даже вообразить себе не можем… Так что давайте всех по очереди. Первого давайте этого самого Володю Карповича. Начнем с него.

Иван Никифорович прекрасно разбирался в людях, был отличным физиономистом, улавливал любые душевные проявления беседующего с ним человека. Он был настоящим детектором лжи.

С Володей Карповичем он беседовал не более минуты. Этот рассеянный, постоянно машущий руками, как мельница, молодой человек в очках с сильными диоптриями никак не мог быть причастен к такому делу. Отмел он быстро и Веру Ивановну. А Петракова и Булкина даже приглашать не стал — свои люди, проверенные делом. Не в их интересах залезать в секретную компьютерную программу главного бухгалтера.

Фефилов облокотился о стол и задумался. Скоро уже надо ехать на встречу с Волокушиным.

У него не вызывало сомнений, что к вторжению в компьютерную программу главного бухгалтера обязательно должен быть причастен Хмельницкий. Только ему в данной ситуации это могло быть выгодно, только ему одному. Но ни Булкин, ни Петраков не могут иметь никакого отношения к Хмельницкому, и программисты тут тоже ни при чем. Подозревать всех без оснований — это такая же глупость, как и всеобщее доверие. Подозревать надо того, кого надо. Вот в чем залог успеха.

Делать было нечего, как собираться на назначенную встречу с Волокушиным. Что бы там ни было, а это дело надо доводить до конца. И немедленно.

Фефилов быстро собрался и поехал домой к Волокушину. Свою служебную «Волгу» он заранее отпустил. К Волокушину надо ехать без свидетелей, никто не должен был знать об их встречах, ни водитель, ни кто другой. Волокушин был его золотым фондом.

«Хитер ты, Олег Михайлович, наш толстяк, добряк, правдоискатель, думал Фефилов, сидя на заднем сиденье такси, везущего его на квартиру Волокушина у метро „Юго-Западная“. — Только я еще хитрее, будь уверен…»

… - Ну что, Иван Никифорович, — улыбался золотыми фиксами кряжистый могучий Александр Фомич Волокушин. — Давненько я вас не видел, давненько.

— Ты один?

— Обязательно один. Жена с внуком на даче, посадками занимается, она у меня любитель поогородничать.

— Да я и сам люблю. Некогда только.

— Водочки выпьем? Семга есть потрясающая, малосольная.

— Потом, Фомич. Давай к делу. Устал я… Одни кругом неприятности, тяжело вздохнул Фефилов.

— Да кто же это доставляет неприятности такому уважаемому человеку, потомственному чекисту? — нахмурил свои жидкие бровки Волокушин.

— Кто, говоришь? Да есть один, — отчеканил Фефилов, вытащил из кармана фотографию Хмельницкого и протянул Волокушину. — Вот этот.

— Понял… — внимательно вгляделся в фото Волокушин.

Фефилов протянул ему листок бумаги, на котором были написаны фамилия, имя и отчество изображенного на снимке человека, его должность, домашний адрес, телефоны и номера машин. Волокушин прочитал, понимающе кивнул головой.

— Срок? — спросил Волокушин.

— Три дня. Максимум.

— Условия оплаты?

— Пятьдесят.

— Прекрасно. Аванс?

— Все сразу. Немедленно. Деньги здесь, — он указал глазами на свой кейс.

— Спасибо за доверие, Иван Никифорович.

— Как тебе не доверять? Ты пока меня ни разу не подводил. Этого уберете без проблем. Лох. Хоть и пытается шустрить и брыкаться. Однако недооценивать тоже не следует…

— Обижаете, Иван Никифорович.

— Не собираюсь. Вот теперь давай по рюмашке за успех дела. Напряжение надо снять. Устал я, Фомич, страшно. А денек сегодня выдался дай боже…

Они выпили по большой рюмке ледяной водки, закусили малосольной семгой, и Иван Никифорович тяжело поднял свое могучее тело со стула.

— Все, Фомич, бери чемодан и приступай к делу. А мне пора домой. Мама и так, наверное, уже волнуется.

— Как чувствует себя Матрена Ильинична? — угодливо спросил Волокушин.

— Нам бы с тобой так в ее возрасте себя чувствовать. И вообще, хоть как-нибудь чувствовать.

— Дай бог, так и будет. Совесть у нас чиста, дело делаем благое, почему бы и нам не дожить до столь преклонных лет в добром здравии? А, Иван Никифорович? — осклабился Волокушин.

Разговоры о боге и о чистой совести почему-то не понравились Фефилову, он усмотрел в них какой-то намек. Гость встал, подал руку хозяину и вышел из квартиры.

На улице поймал такси и попросил довезти его на Рублево-Успенское шоссе.

Только он сел на заднее сиденье машины, как зазвонил его сотовый телефон.

— Да, — пробасил Фефилов.

— Иван Никифорович, это Дмитрий Николаевич вас беспокоит, — услышал он в аппарате скрипучий голос Софронова.

— Еще что-нибудь новенькое, Дмитрий Николаевич? — мрачно спросил Фефилов.

— Новенького нет. Но мне кое-что пришло в голову. Странно, как я раньше не сообразил…

«Что ты мямлишь, старый осел?!» — подумал в раздражении Фефилов, но вслух произнес сквозь зубы, пытаясь быть предельно вежливым:

— И что же именно вы вспомнили, Дмитрий Николаевич?

— А вот что, Иван Никифорович, — тихо произнес главный бухгалтер. Секретный код программы знал еще один человек. Как это мне раньше в голову не пришло… Но уж это настолько странно. Просто в голове не укладывается…

— Ну говорите же вы, наконец, — не мог скрыть нарастающего раздражения Фефилов. — И кто же этот человек?

— Это Алла Федоровна Скороходова.

— Да? — как-то рассеянно переспросил Фефилов. — Спасибо за информацию, Дмитрий Николаевич. Большое спасибо…

— Извините, что не сообразил раньше. Просто в голове не укладывается. До свидания.

— Всего доброго, Дмитрий Николаевич.

«Старый дурак, — улыбнулся про себя Фефилов. — В голове у него не укладывается. Еще как укладывается, ох, как все это укладывается в голове. Вот это прямо-таки в десятку…»

Он вспомнил, что ему доложили, как Хмельницкий и Скороходова ходили в Цюрихе вдвоем в ресторан. Тогда он не придал этому никакого значения. А почему бы им туда и не пойти? А теперь он смотрел на все совершенно иначе. Перед глазами встали их лица, припомнились взгляды, которыми они обменивались. Между ними что-то есть, непременно, что-то есть…

А тогда она оставалась одна. Все были на совещании, Стальной попал в больницу, кругом никого… А ведь маху-то дал не только Софронов, ведь он сам поднялся на третий этаж, чтобы переговорить со Скороходовой. А ее не оказалось на месте.