Михаил Серегин - Фейерверки смерти

— Здрав буде, сын мой, — прогрохотал он. — Ты меня не припомнишь?"

Тот холодно посмотрел на Афанасия и сказал:

— Видел.

— А где ты меня видел?

— Да ты тут терся на открытии.

— Терся! Трется член о яйца, а я служил торжественный молебен. Это я к тому, что клубную карту дома оставил. Да я тут и так был без нее пару раз. Грехи за память уцепились и не отпускают.

— Э, поп, без карты нельзя.

— Во-первых, не поп, а батюшка, а во-вторых, пропусти, а не то позвоню шефу, и считай, ты уволен. Твоему шефу, естественно, мой уж больно далеко. На небесах.

— Вы знаете босса?

— А как же! Сына его крестил, при матушке его духовником состою, и вообще — Сергей Александрович человек душевный, не чета тебе. Не-е-е, твой сменщик был сговорчивее, потому и работает до сих пор.

И Фокин с угрожающим видом извлек из-под рясы мобильный телефон.

Охранник с сомнением посмотрел на него и махнул рукой:

— Проходи. Только давай двадцать баксов, если карту забыл.

Афанасий сунул коррупционеру две смятые зеленые бумажки и по длинному, прихотливо изгибающемуся и вычурно освещенному коридору, изрядно смахивающему на туннель, неспешно прошел в зал.

…Карапетяна Фокин увидел сразу. Тот сидел за столиком неподалеку от стойки и лениво разговаривал с какой-то полуголой девицей в липнущей к телу, сверкающей серебристой маечке с таким огромным вырезом, что, казалось бы, не самый маленький бюст собеседницы Мики сейчас из него вывалится. Рядом с девицей сидел педерастического вида мускулистый парень с волосами, выкрашенными в белый цвет, и с серьгами в обоих ушах.

Рядом со столиком, на высокой прозрачной тумбе, наполненной ярким, но очень мягким красноватым светом, полулежа извивалась совсем уж голая танцовщица в каком-то жалком подобии трусиков и в оплетающих ступни фосфоресцирующих босоножках на немыслимо длинном и остром каблуке.

— М-да, — сказал Фокин и направился к стойке бара, благо от нее было рукой подать до Карапетяна. — Кальвадоса плесни, сын мой, — сказал он бармену. — А то что-то от вечерней литургии глотка засохла.

— А-а, пресвятой отец, — без особого восторга протянул тот. — Когда вы были у нас в последний раз, на вас тут заявы кидали. Дескать, берегов не чует.

— А кто чует берега? Кто? Вот он, что ли? — и Фокин показал на здоровенного детину, стоявшего у стрип-шеста, лапающего танцующую вокруг этого шеста девушку и время от времени засовывающего ей в трусики купюры. — Или, может, он? — Палец отца Велимира завис в направлении Микаэла, который только что высыпал на карманное зеркало горстку белого порошка и умело разделил его на три "дорожки". — Так что не гневи бога и плесни-ка мне яблочного пойла. Кальвадоса то бишь.

Через несколько минут, выпив заказанный кальвадос, отец Велимир почувствовал непреодолимое желание посетить заведение с буквой G, где освобождаются от избытков съеденного и выпитого. G — это не русская Г, что, в принципе, вполне подходит и к профилю заведения, и к характеристике большей части тех, кто посещал его в клубе "Скарабей", а просто-напросто "gentlemen" — "мужчины".

Войдя туда, отец Велимир прочно заперся в просторной кабинке, задрал рясу и вынул из-под нее мобильный телефон.

— Владимир, он здесь, — негромко проговорил Афанасий. — Сидит с девкой и каким-то перекачанным педерастом и дергает коксюшные "дорожки". Судя по базару, скоро намылится сваливать. В общем, так: одет он в светлый пиджак поверх оранжевой толстовки с вырезом. В общем, не хватает только мишени на животе, чтобы его хорошо заметить.

— Ты что, уже с ним затусовался?

— Нет, пока только с телкой, которую он тут высматривал. Мрачный он что-то. Верно, чувствует себя не совсем в своей тарелке. Да, кстати, чуть на забыл самое главное. Приехал он на темно-синем джипе "Форд". Найдешь, я думаю. Тут, конечно, машин десятка три стоит на стоянке, но фордовских джипарусов, думаю, двух штук не наберется. Ладно… если что, звоню.

— Давай. А про "Форд" — это ты хорошо сказал. Я его вычислил через Сашу, но все равно сомневался.

Фокин вернулся в зал и сел за соседний с Микаэлом столик и налил ухмылявшейся девице, которая незадолго до того танцевала стриптиз, полный бокал шампанского.

— Э-э, отче, — кокетливо протянула та, — твоими молитвами да и в ад загреметь можно.

Что столько наливаешь? А ты можешь снять свою эту… накидку, как она там называется? А… риза.

У тебя там под ней что-нибудь есть… или так… голяком?

— Не бубни, пей давай, — сказал Фокин и ухмыльнулся, а потом снял ризу и свернул ее в небольшой тугой клубок. — Че сидишь, как статуя Марии Магдалены?

— Кого-о?

— Да была одна… твоего же профиля, только библейская. — Фокин покосился на Карапетяна, который что-то напряженно говорил крашеному парню, и произнес:

— В школе недоучилась, что ли? Это есть такой тупой анекдот: сидят сын и отец за столом, сын и говорит:

"Папа, а почему все мои сверстники учатся в седьмом классе, а я во втором?" — "Не бубни, пей давай!"

Девушка хихикнула, хотя наверняка не расслышала, что ей рассказывал отец Велимир, потом соскользнула со стула и присела к нему на колени, затем коснулась губами его уха и прошептала;

— Может, пойдем наверх, если с лавэ нормально и сам не на нудях… хотя такой здоровый мужик, как ты, и импотент — это вряд ли. А то Мика что-то на тебя косо смотрит.

— Кто это — Мика? — ухмыльнулся Фокин и лапнул даму за задницу столь интенсивно, что она взвизгнула и, сыграв удовольствие, закатила глаза.

— А вот сидит. Дружок Крота. Крота знаешь? Не знаешь? Тогда тем более пойдем наверх. Нравишься ты мне. Я всегда любила таких крупных мужчин.

Фокин слушал глупое щебетание танцовщицы вполслуха, пытаясь уловить то, о чем говорят за соседним столиком Микаэл, крашеный здоровяк и девка в серебристой маечке. Этому изрядно мешала медленная музыка, наполнявшая собой мягкий полумрак клубного помещения.

Впрочем, долго слушать ему не пришлось:

Карапетян поднялся с места, крашеный парень взял его под руку так, как если бы Мика был девушкой, и повел к выходу из клуба.

Уходят.

Фокин встал, легко подняв на руках девушку, пропустил мимо ушей дежурное журчание из серии "ах, мужчинка, какой вы сильный!" и отрывисто бросил:

— Наверх выпить взять? — Ну… наверх возьми.

Фокин поставил девушку на пол и направился к стойке бара, по пути вынимая из кармана мобильник и набирая номер Свиридова:

— Он пошел.

— Сколько?

— Двое.

— И тут двое. Были, — Свиридов нехорошо усмехнулся, и Фокин услышал:

— О, вижу. Выходят. Да-а-а, так только в цирке выступать… аж светится это ярко-оранжевое чумурудное… которое у него на брюхе. Идет сюда. Еще метров тридцать. А ты что думаешь делать?

— А что скажешь.