Владимир Константинов - Жестокие игры

Мне надели на голову мешок и мы ехали в полном молчании далеко и долго. Когда же наконец меня вывели из машины и сдернули с головы мешок, то я увидел тот же красавец-особняк в окружении романтических берез и величественных елей. Все возращается на круги своя. Фата виам инвэниэнт ( от судьбы не уйдешь). Точно.

Когда же меня ввели в знакомую комнату и я увидел перед собой все того же хомункулюса, то мне совсем стало весело жить. Но теперь я знал, кто передо мной. Спасибо Вени Архангельскому — просвятил. А был передо мной никто иной, как шеф службы безопасности Сосновского Алик Иванович Варданян, мужчина сорока пяти лет с зауряднейшей славянской внешностью и восточной фамилией. В прошлом — полковник КГБ. Но с реорганизацией госбезопасности ушел к Сосновскому и какое-то время был его консультантом, а затем возглавил службу безопасности. Это мне уже рассказал подполковник Долматов.

При моем появлении лицо Варданяна лучезарно засветилось, будто у самовлюбленного Нарцисса при виде своего отражения.

— Здравствуйте, Максим Казимирович! — раскрыл он руки, словно хотел объять необъятное. — Несказанно рад вновь вас видеть!

Я счел за лучшее промолчать.

— Отчего же вы молчите, — сделал обиженное лицо, подручный черного демона. — Так вежливые люди не поступают.

— Хоминэм нон оди, сэд эюс вициа (не человека вижу, а его пороки), — холодно ответил я.

— Да бросьте вы эти ваши штучки, — пренебрежительно махнул рукой Варданян и, указывая на стул, сказал: — Садитесь вот и рассказывайте — кто вы такой, в смысле — где служите, и что вам у нас нужно?

— И сидеть я с вами, милостивый государь, не намерен, пока вы не объясните своего хамского поведения.

— В таком случае, мы вас очень попросим, — елейно улыбнулся бывший полковник. Обратился к стоявшим за моей спиной боевиками: — Парни, помогите человеку.

И в тот же миг мощным ударом я был сбит с ног. Затем те же сильные руки легко подняли меня и усадили на стул.

— Спасибо! — поблагодарил боевиков Варданян. — А вы, Максим Казимирович, впредь будете разумнее. Поймите, наконец, бодаться, как тот бычок с дубом, архи глупо. Инициатива полностью в наших руках. И никто вам уже ни в состоянии помочь — ни Бог, ни царь и ни герой, если вы сами себе не поможите. И именно от вас и от вашей искренности зависит — в смысле, доживете ли вы до завтрашнего утра и будете дальше жить долго и счастливо, или... Надеюсь, вы меня понимаете?

В голове моей все ещё шумело от полученной оплеухи, а в груди возбуждалась ярая злоба и ненависть к этому вицеполковнику госбезопасности, забывшему данную им когда-то присягу ради тугриков своего хозяина.

— Да что вы говорите, милейший, — насмешло проговорил я. — Да у вас явная маниа грандиоза (мания величия). Вам, Алик Иванович, срочно лечиться надо. А то завтра уже может быть поздно. Неужели же вы, мелкий и грязный хомункулюс, двурушник и лакей, возомнили, что можете меня лишить того, чего меня ни один смертный лишить не может?! Нонсенс! После этого мне с вами вообще расхотелось разговаривать. Вы меня откровенно разочаровали. У вас мозги пеликана, а душонка гиены. Вы сами её дожрете от злобы и бессилия ещё при вашей жизни. И у вас больше не будет будущего, как нет его у вашего шефа, этого мерзкого паука, окутавшего липкой паутиной всю страну.

Наверное зря я так себя вел. Наверное. Ну уж очень мне хотелось высказаться, сказать им все, что о них думаю, так как прекрасно понимал, что моя песенка, что называется, спета. В душе было лишь сожаление, что все так глупо заканчивается. Где же я все-таки допустил ошибку?

Дряблое лицо Варданяна с большим мясистым носом после моей «тронной» речи пошло красными пятнами, взгляд маленьких глазок стал злым и колючим. Он вскочил и, перегнувшись через стол грузным телом, закричал:

— Ты меня ещё учить, сопляк! А ну отвечай — кто твои руководители? Кто ты сам такой? Где работаешь? В ФСБ? В милиции? А ну отвечать, сука!

— Параноик вы, Алик Иванович, — сочувственно проговорил я и рассмеялся. — А с параноиками я принципиально не разговариваю. Они, извините, не входят в круг моего общения.

Я понял, что прокол произошел не по моей вине. Получился сбой в моей легенде. Где-то, что-то не учли её разработчики. И осознание этого ни то чтобы утешило, но как-то стало веселее обозревать мрачную действительность. Я рассмеялся и, презрительно глядя в глаза этому пигмею, возомнившему о себе невесть что, сказал:

— И вообще, Алик Иванович, вы мне неприятны, даже отвратительны. От вас пахнет трупами и веет разложением. Мне представляется, что вы вместе со своим обожаемым и «привлекательным» боссом давно умерли. А то, что вытворяют ваши алчущие, ненасытные, жадные, гнусные, жестокие, плотоядные и жалкие оболочки — это ещё ни есть показатель вашей жизнедеятельности. И не дышите на меня, пожалуйста, смрадом могилы. Это в конце-концов просто неприлично!

— Парни! — закричал, завизжал, затопал ногами Варданян, указуя на меня перстом.

Боевиков не надо было долго уговаривать. Будто истосковавшиеся по человеческой крови цепные псы, они набросились на меня и основательно принялись за дело. Били долго и профессионально. Прерывались лишь для того, чтобы перекурить и задать ряд глупых вопросов.

— Кто твои руководители?! — брызгал мне в лицо слюной главный палач. — Отвечай, сука!

Но я молчал, так как все мое внимание в данный момент было сконцентрировано на простой и даже тривиальной мысли — как бы не закричать от терзавшей мое тело боли и не выказать тем самым этим подручным сатаны своей слабости. Теперь было ясно для чего Сосновский меня отпустил тогда. Он хотел с моей помощью выйти на моих руководителей. Но они лишь смогли установить, что я был внедрен к ним органами, но даже не знают — какими именно? Поэтому решили, что недостающие сведения я сам им предоставлю. И очень в этом ошиблись. Факт.

И мое избиение возобновлялось. Сколько оно продолжалось, я не знаю, так как уже не в состоянии был объективно отражать в сознании действительнось, а тем более — фиксировать время. Мне это показалось вечностью. Моим усталым палачам — часом. А если бы на нас смотрел какой-нибудь обыватель — любитель полицейских и гангстерских боевиков, так для него время пролетело бы, как одно мгновение — настолько интересным и захватывающим было действие.

Но в конце-концов боевики тоже люди и имеют право на усталость. Правда, слово — человек, к ним может быть применено с большой натяжкой. Разве-что лишь по внешнему антуражу. Но как бы там ни было, но бить меня перестали и после глупых угроз, как то — «отчленить мне конечности», «отрезать язык», «выколоть глаза», меня отволокли в подвал и бросили на бетонный пол небольшой полутемной камеры, где пахло плесенью и отчего-то — квашенной капустой.