Виктор Мережко - Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров

— О чем ты спросила у папы, девочка?

Соня молчала, глядя на пана большими немигающими глазами.

— Она спросила, — вмешался Лейба, — может ли отлучиться по-маленькому.

— Я не пана спрашиваю, а панну. Что панна сказала своему папе?

Соня молчала.

— По-маленькому она хочет, — снова вмешалась Матрена. — По-маленькому, пан офицер!

— Матрена! — взорвался Лейба.

— Ой, не орите вы на меня, если полицейских испугались, — отмахнулась та.

— Пан начальник, — подала голос Фейга, — оставьте ребенка в покое.

— Не мешайте, пани. Я веду допрос.

— У вас дети есть? — не отставала Фейга.

— Есть, двое, — ответил полицейский. — А при чем тут это?

— Окажись они в положении этого ребенка, они бы не только описались, но и обкакались.

Соня хохотнула в кулачок, Лейба испуганно взглянул на старшую дочь, а Евдокия от противоположной двери укоризненно покачала головой.

Была глубокая ночь. В доме стоял полнейший бедлам — все было разбросано, развалено, разрушено. Из домочадцев никто не спал: ни Евдокия, ни Фейга, ни Соня. Дети сидели на обломках кровати, мачеха продолжала стоять в дверном проеме. Матрена расставляла по местам какие-то вещи. Все наблюдали за допросом, который вел господин в цивильной одежде.

За спиной Лейбы стояли несколько полицейских, сам он сидел на обломках, которые с трудом можно было назвать стулом. Человек в цивильном расположился напротив. Он смотрел на старого еврея внимательно, с нескрываемой неприязнью.

— Ну что, пан Лейба? Будем признаваться или в очередной раз морочить голову?

Тот виновато улыбнулся, с готовностью кивнул.

— Конечно признаваться, пан офицер. Только сначала объясните, в чем я должен признаться?

— В который раз вы меня видите?

— В своем доме?

— Да, в вашем доме.

— Наверное, в первый… Знаете, я старый больной человек, и у меня плохая память на лица. Особенно на такие.

— Напомню, в пятый. Загадка: почему это я так часто к вам наведываюсь со своими людьми?

Лейба пожал плечами, улыбнулся:

— Наверно, кто-то вам здесь понравился. Может, даже моя старшая дочь.

Пан офицер перевел брезгливый взгляд на напрягшуюся Фейгу, придвинулся почти вплотную к Лейбе, свистящим шепотом сообщил:

— Скупка ворованного, перепродажа, контрабанда. Фальшивые деньги. Все это висит на тебе. И я поймаю тебя, Лейба. Сегодня не поймал — поймаю завтра.

Тот захлопал ладонями по тощим ляжкам, поднял глаза к потолку, забормотал:

— Боже мой, боже мой, за что ты меня так наказываешь? — И с недоумением спросил офицера: — Хотелось бы знать, кто наговорил вам обо мне столько глупостей?

— У заборов есть уши, а у домов глаза.

Лейба неожиданно расплакался:

— Чтоб эти уши завяли, а глаза полопались! Вы видите, пан офицер, в какой нищете живет бедный Лейба и его несчастные дети?!

— Пан офицер, — подала голос Матрена, — перестаньте издеваться над старым человеком.

— Замолчи, наконец! — сделал суровое лицо Лейба. — Если уважаемому человеку приятно издеваться, пусть издевается. Мне даже нравится. Я благодарен Богу, что Он послал такого хорошего человека в мой дом.

Пан офицер обвел насмешливым взглядом понурое семейство, в упор посмотрел на самого Лейбу.

— Когда от тебя уехали блатыкайные?

— Блатыкайные?! От меня, честного еврея? Вы, пан офицер, держите меня за полного бандита! Как можно принимать в правоверном доме блатыкайных?

— Блатыкайные уехали от тебя два часа назад, — раздельно произнес офицер.

— Боже мой! — вскинул руки Лейба. — Если вы знали, во сколько они уехали, так почему не задержали их? О боже! И такие люди работают в полиции!

— Что ты сказал? — побледнел пан офицер.

— Я сказал, что, будь я вашим начальником, вы давно бы маршировали младшим чином. Без погон! — хмыкнул еврей и, дернув плечом, добавил: — Надо же, знали, что были блатыкайные, и не задержали. Погром устроили бедному еврею!

Худощавый некоторое время молча смотрел на насмешливое лицо старого Лейбы и неожиданно ударил. Сильно, в самую переносицу. Лейба рухнул на пол, офицер вскочил со стула и принялся избивать его сапогами.

— Смеяться над паном офицером? Издеваться? Получай же, жидовска крэв!

Матрена заголосила, Фейга кинулась на помощь отцу.

— Что вы делаете?! Вы же его забьете!

Соня тоже сорвалась с места, вцепилась зубами в ляжку офицера, старалась ногтями расцарапать его физиономию.

— Чтоб ты сдох, пан! — кричала она. — Чтоб ты сдох!

Полицейские оттаскивали дочек, офицер уворачивался от ногтей Сони, продолжая яростно избивать лежащего на полу Лейбу. Матрена схватила палку с мокрой тряпкой, пыталась достать ею полицейского офицера. И только Евдокия продолжала стоять на месте, с ухмылкой наблюдая за происходящим.

Ночь плавно перетекала в утро. Фейга и Соня сидели в темной гостиной на разбитых ящиках и не сводили глаз с дверей отцовской спальни. Платье старшей сестры было изодрано, лицо Сони казалось багровым из-за кровоподтеков. Тихо плакала в сторонке Матрена.

Дверь спальни открылась, оттуда вышел доктор с саквояжем в сопровождении Евдокии. Он посмотрел на привставших дочек, перевел взгляд на мачеху.

— Есть все основания ждать худшего.

— Худшего для кого? — спросила Фейга.

— Для вас. А для пана Лейбы — лучшего. Через час-другой он может оказаться в гостях у самого Господа Бога.

Матрена громко запричитала. Фейга охнула и слегка сползла по стене. Соня придержала ее за плечо. Евдокия бросила холодный взгляд на дочек и жестом пригласила доктора следовать за ней. Проходя к дверям, сильно толкнула Матрену, от чего та сразу умолкла.

У ворот дома мачеха отдала доктору деньги за визит.

— Вы еще придете к нам, пан доктор?

— Если в этом будет необходимость.

Доктор покинул дом, в гостиной остались трое — Евдокия, Фейга и Соня. Мачеха вернулась, снова обвела взглядом девушек, спокойно и твердо произнесла:

— Хочу предупредить о следующем: в моем доме не раскисать. Уйдет отец — останусь я. А я сумею вывести вас в люди.

Проводить Лейбу в последний путь на городское кладбище пришло человек пятьдесят. В основном это были пожилые евреи в черных шляпах и черных сюртуках. Правда, в этой толпе выделялся десяток краснолицых мужиков, явно не семитского розлива, но кем были эти люди покойному, никто не знал. Они стояли отдельно, печально слушали раввина, так же печально смотрели на осиротевших дочек, на грудастую энергичную мачеху.

Матрена искренне плакала, крестилась и молилась по-христиански. Евдокия, одетая в черное закрытое платье, выглядевшая в нем эффектно и даже соблазнительно, переходила от одной группы людей к другой, о чем-то предупреждала, иногда улыбалась и скользила дальше.