Борис Пугачев - Дуэль с собой

В его сознании две эти жизни то соперничали, то переплетались и взаимно дополняли одна другую. Сидя в своем кабинете в институте или дома с женой у телевизора, он с удовольствием вспоминал восточный базар с его изобилием; восточные контрасты, когда в городе жара, а через десять-пятнадцать минут — прохлада горной реки; баран, шашлык, услужливое, внешне предупредительное, заискивающее окружение. В государственных учреждениях там встречают у входа, в любом доме тебе рады — накрыт стол с традиционным пловом. Правил дорожного движения нет, все в ГАИ тебя знают… Как-то, приехав на базар, Родик оставил машину у входа под знаком «остановка запрещена». Вернувшись, увидел около машины гаишника — тот чего-то требовал и почти по-московски поучал. Родик слушать не стал, отдал права и уехал. Из дома позвонил в Центральный комитет приятелю. Пожаловался: «Дожили, машину не узнают!» Вечером в подъезде послышался шум, голоса соседей. Родик выглянул на лестничную клетку. На первом этаже стоял милиционер в чине подполковника. Увидев Родика, он опереточно воздел руки и упал на колени: «Муаллим [1] Муаллим — учитель (в широком смысле этого слова) (тадж.). , прости. Вот права. Инспектор только работать начал. Молодой. Ошибся». Сели, выпили, забыли. Ну где в Москве такое найдешь?

Здесь он стремился к интеллигенции, которая в силу своей в хорошем смысле слова провинциальности была очень духовна, начитана, тонко чувствовала театр. Родик, посещавший в Москве театр, филармонию или просто концерт не чаще одного раза в год, не пропускал в Душанбе ни одной премьеры или гастролей, читал все новое и самиздатное. Вместе с тем в Душанбе он скучал без любимой научной работы. Хотелось общения с сослуживцами, с которыми его связывало очень многое. Тянуло к семье. Однако попадая в бурлящую, бегущую и спешащую Москву, он начинал проявлять признаки того, что социализм называл «моральным разложением». Стал завсегдатаем двух ресторанов — «Метрополя» и «Узбекистана», позволял себе ездить за рулем автомобиля пьяным и даже бравировал этим, появлялся на работе в джинсах и без галстука, а летом выходил на улицу в шортах, заставляя прохожих оборачиваться и провожать его осуждающими взглядами.

В общем, Родик быстро менялся. Впрочем, менялась вся страна, наступали другие времена. Думать об этом было надо, но не хотелось. Хотелось просто жить этой новой жизнью…

Воспоминания вдруг прервал вопрос: «А сегодня что-то изменилось?» Ответ был настолько очевиден и вместе с тем неприятен, что Родик резко открыл глаза и, посмотрев на часы, понял: незаметно пролетело более получаса. Надо срочно вставать и ехать на работу. Опозданий он себе не позволял, считая пунктуальность одним из основных достоинств человека.

Я скорее зажгу свечу, чем стану проклинать темноту.

А.Э. Рузвельт

Башиловка и прилегающие улицы были заполнены машинами. Вероятно, где-то произошла авария. Родик никак не мог выехать на Дмитровское шоссе. «Мало того, что проспал, так еще и этот затор. Наверное, сегодня не мой день», — посетовал он.

Воспоминания нахлынули с новой силой…

По негласному закону, которых, впрочем, в СССР было не меньше, чем гласных, первая поездка советского человека за границу оформлялась только в социалистическую страну. Вероятно, КГБ рассматривало такую поездку как испытательную. Для Родика это тоже было испытанием, но испытанием самого КГБ. Если откажут, то все старания напрасны, и у этой могущественной организации хорошо налажен обмен информацией по всему СССР. Тогда придется смириться с поражением и забыть о красивой мечте.

К счастью, всемогущество КГБ оказалось мифическим, и организовать в Душанбе туристическую поездку удалось легко. Никаких препятствий не возникло, хотя выбор стран был невелик — предлагалась снова Венгрия. Родик без раздумий согласился, считая, что это предначертание сверху, дающее ему вторую попытку. Как проходило согласование его выезда, он не знал, но все необходимое сделали и день выезда назначили.

Маршрут был организован очень странно: сперва поездом до Москвы, потом опять поездом до Чопа, а далее на автобусе. Выехать вместе со всеми из Душанбе Родик не смог, да и не хотел. Разумно было присоединиться к группе в Москве. Однако ему неверно сообщили время, и он опоздал на поезд.

Жмакина это не расстроило. Догнать группу было проще простого на самолете. Еще до полуночи он оказался во Львове, опередив поезд с группой почти на двенадцать часов. В залах ожидания вокзала, несмотря на ночное время, оказалось негде присесть. Пришлось, воспользовавшись одним из бесчисленных удостоверений, устроиться в «комнате отдыха Интуриста» — огромном помещении, вмещавшем более тридцати кроватей с тумбочками, но без ночников. В темноте, крадясь на ощупь, дежурная показала Родику его место и попросила не шуметь.

Он взгромоздил огромный чемодан из темно-коричневой кожи с ремнями — свою гордость — на кровать, покопавшись, на ощупь открыл его и достал мыльные принадлежности. Закрыть чемодан было труднее, поскольку Родик взял с собой самые разнообразные вещи, которые так и норовили вывалиться из него. Наконец он справился, поставил чемодан к спинке кровати и пошел умываться. По дороге в туалет он обратил внимание на дверь с надписью «Камера хранения» и решил потом зайти и сдать багаж. Однако дежурной нигде не было, и Родик, буквально засыпающий на ходу, решил, что ничего не случится. Не желая больше бороться с замками, он положил несессер и барсетку в тумбочку, разделся и почти мгновенно уснул.

Проснулся Родик от яркого солнечного света, бившего ему в глаза из незашторенных окон. В комнате не было никого и ничего, даже его чемодана. Вероятно, кто-то, уходя, прихватил его с собой. Родика прошиб холодный пот, он вскочил и пробежался вдоль рядов кроватей. Чемодан от этого не появился. Вспомнив, что он делал перед сном, Родик открыл тумбочку и несколько успокоился, увидев несессер и барсетку, в которой лежали документы и деньги. Не выпуская из рук оставшееся имущество, он, как был, в одних трусах, выбежал в коридор за дежурной. Приехавшая милиция могла только посочувствовать Родику, успокаивая его тем, что хотя бы документы и деньги целы. Далее пошла длинная череда написания заявлений, объяснений, списка пропавшего и прочей формальной чепухи, по опыту Родика не приводящей к поимке злоумышленника.

Нечто подобное он высказал милиционерам, которые в душе согласились с ним, но заверили, что Родик заблуждается. Милиционеры вели себя чрезвычайно доброжелательно и, когда Родик засокрушался по поводу пропажи всей водки, которую, благодаря Горбачеву, теперь достать очень трудно, успокоили его, пообещав решить эту проблему. Более того, предложили отвезти Родика на базар. Он был тронут таким отношением и, поскольку в барсетке чудом сохранилось более трех тысяч рублей, обрел надежду восполнить хотя бы частично свой гардероб. Однако когда они приехали, базар уже закрывался, и ему удалось купить только рубашку и два томика «Похождений бравого солдата Швейка», изданных еще в восемьдесят пятом году в Праге и прекрасно иллюстрированных знаменитым Яном Браной. Милиционеры на все лады доброжелательно шутили по поводу покупок. Времени до прихода поезда оставалось мало — он успевал либо в магазин одежды, либо за водкой. И выбрал последнее. «Черт с ними, с вещами, — думал Родик, — у меня деревянных полно. В Венгрии поменяю на форинты и куплю себе все, что надо, а водка еще до границы понадобится».