Алексей Ракитин - Бриллиантовый маятник

— Ну уж, злодей, не злодей, и не знаю. Так написано…Но, согласитесь, какое благородство душевных порывов!..

«Экий странный зигзаг», — подумал Алексей Иванович. Ни в какое благородство душевных порывов Семёновой он, разумеется, не поверил. Но и объяснить этот странный с позиций здравого смысла финт он тоже не мог. Хотя, при чем тут здравый смысл? Может, все гораздо проще и циничнее? Никакого смысла, никакого рассудка, одни голые инстинкты? Захотела есть — пошла и обокрала свою подругу, возникли сексуальные потребности — вступила в интимную близость неведомо с кем, для удержания любовника убила невинного ребенка. Может и сейчас явление того же порядка? Может, просто убедилась, что обещания Безака в вечной любви, переданные ей за решетку — сплошное надувательство? А раз так — можно и самой в тюрьму, и его заодно наказать? Но вот что же теперь будет делать следствие? Куда же пойдет дальше господин Сакс? Ведь неглупый, в общем — то, человек, должен уже понять с кем имеет дело. Оценивая данные и против Мироновича, и против Семеновой (одинаково убедительные и в равной степени косвенные), неужели он не сможет подняться над личными амбициями? Зада — ачка…

Время шло своим чередом. Наступил март, потом апрель. Дело об убийстве Сарры Беккер как бы замерло. Казалось, ничего нового с персонажамы этой драмы уже не могло произойти. Семёнова попала вторично в тюремный лазарет с двусторонним восполением лёгких; после нескорого излечения её вернули в камеру. Следователь Сакс шлифовал формулировки обвинительного заключения, стараясь придать им чеканную строгость евклидовых постулатов. Попутно он был озабочен приисканием специалиста, способого дать в суде экспертное заключение по протоколу вскрытия тела погибшей девочки. Решение этого деликатного вопроса никак не могло быть пущено на самотёк; выводы судебно — медицинского эксперта могли стать одним из кульминационных моментов всего судебного следствия.

Столичные газеты упоминали о «деле Мироновича» как — то вяло, без прежнего ажиотажа и истерии; весной 1884 г. их внимание уже переместилось на свежие происшествия, которых немало приключалось в столице Российской Империи.

И вдруг 19 апреля Алексей Иванович Шумилов увидел в «Санкт — Петербургских ведомостях» броский заголовок: «Новый поворот в загадочном деле Мироновича». В статье сообщалось, что 18 марта, после ознакомления с материалами досудебного расследования Е. Н. Семенова вторично отказалась от всех своих первоначальных показаний («ну, вот, опять» — подумал Шумилов; впрочем, он вовсе не был удивлён).

Даже люди, в силу своего должностного или общественного положения менее всего желавшие публичного унижения судебной власти, уже явно выражали досаду на нерасторопность и явные промахи правоохранительной системы России; даже цензоры, контролировавшие газетные публикации, не могли не признавать, что прокуратура попадала в нелепое положение из — за собственных ошибок и недальновидности. Как очередной анекдот из жизни в столице стали повторять слова одного из таких цензоров, якобы разрешившего к печати газетный фельетон, содержавший нападки на прокуратуру, с таким словами: «Нельзя е спасти человека от него самого. Так же нельзя спасти и целое ведомство».

После того, как Семенова вторично отказалась от своих показаний, следователь Сакс догадался направить её на психиатрическую экспертизу. Сделать это надо было, разумеется, месяцами тремя — четырьмя ранее. Эксперты — представители различных столичных медицинских учреждений соответствующего профиля — в один голос отметили её несомненную лживость, любовь к притворству в любом виде, в том числе и немотивированному, а также истеричность. Кроме того, специалисты признали эмоциональную холодность обследуемой и её прекрасную память. Понятие «эмоциональная холодность» использовалось для описания полнейшего равнодушия к окружающим и для правосудия было важно тем, что исключало аффектацию, как объяснение для немотивированной жесткости, направленной на ребёнка. Эмоциональная холодность отнюдь не противоречила истероидности (истеричности) Семёновой; если первая черта характеризовала её восприятие окружающего, то вторая объясняла повышенную чувствительность ко всему, связанному лично с обвиняемой.

Психиатры признавали полную вменяемость Екатерины Семёновой, утверждали, что в момент совершения преступления она находилась в здравом уме и рассудке, была способна отдавать отчет в своих действиях и контролировать их. Это заключение экспертизы делало обвиняемую подсудной. На последних официальных допросах 11 и 23 мая 1884 г. Семёнова еще раз твердо отказалась от своего повинного заявления и всех признаний, сделанных прошлой осенью.

Окончательная версия событий в ее изложении, сводилась теперь к следующему: убийство Сарры Беккер было совершено Иваном Мироновичем по неизвестной ей причине; сама она, став невольной свидетельницей преступления, получила от него за свое молчание деньги и некоторые ценные вещи, которые Миронович своими руками извлёк из застеклённой витрины. В дальнейшем эти вещи Семёнова, якобы, передала Безаку, не объясняя их происхождение.

Миронович, Семёнова и Безак должны были предстать перед судом с участием присяжных заседателей. Заслушивание трёх дел на одном процессе объективно было на руку обвинению, потому что при любом исходе слушаний — даже самом неблагоприятном для обвинения! — кто — то из этой троицы, скорее всего, всё же был бы осуждён. Адвокатам, дабы отвести обвинение от своего подзащитного, вольно или невольно пришлось бы «топить» другого обвиняемого, помогая тем самым обвинительной стороне. Уже до суда в некоторых газетных публикациях стала высказываться та точка зрения, что в подобных процессах, объединяющих нескольких обвиняемых одновременно, эти самые обвиняемые остаются без должной защиты. А это обстоятельство могло пагубно исказить сам принцип состязательности сторон в суде с участием присяжных заседателей. Раздавались предложения о раздельном рассмотрении дел Мироновича и Семёновой — Безака, ведь трое обвиняемые не были связаны ни общностью преступного умысла, ни уговором о совместных действиях, ни разделением функций в процессе совершения убийства, а значит, не являлись бандой; однако, подобное разделение было не в интересах прокуратуры ит потому не состоялось.

Прошло лето, такое быстротечное в холодном петербургском климате. Особенность бюрократической системы Российской Империи заключалась в том, что в летние месяцы активность самых различных сфер административного аппарата замирала и оживлялась вновь только с приходом осенних холодов. Чиновники всех мастей возвращались в Петербург со своими семействами; кто — то из собственных имений, кто — то с пригородных дач, кто — то из — за рубежа. В министерствах и ведомствах начиналось привычное коловращение, циркуляция идей, реанимация невыполненных планов и буйство административных порывов. В один из октябрьских неприкаянных дней 1884 г. Алексей Иванович Шумилов, проезжая мимо дома N 57 на Невском проспекте, обратил внимание на то, что яркая вывеска «Касса ссуд. Миронович И.И.» которую, бывало, видно было издалека, исчезла со своего места. Он дщо такой степени заинтересовался этим обстоятельством, что слез с извозчика и завернул в подворотню. Во дворе было пусто и мрачно. Алексей Иванович по старой памяти заглянул в дворницкую. Там у окна, выходившем во двор, на низеньком табурете, склонив голову к колениям, сидел знакомый Шумилову дворник Анисим Щеткин. Он, орудуя шилом, латал большие валенки.