Станислав Родионов - Дьявольское биополе

– Костя, поросят на мясокомбинате того… режут?

– Не душат же.

– А кровь куда?

– Не знаю.

– А можно поросячью кровь вынести?

– На хрена се выносить, когда волокут мясо да копчености. У тебя дело, что ли, по мясокомбинату?

Пикалев взялся за сигарету, так помогавшую в непонятных разговорах.

– Костя, но ведь свиную кровь можно привезти из сельской местности?

– Конечно, можно. Половина города имеет родственников в деревне. Чего тебе далась эта свиная кровь?

Он закурил, поглядывая на меня с любопытством. Не дождавшись ответа, Пикалев ушел, бросив от двери:

– Через часик пойдем.

Может, и верно, развеяться, чтобы мысль побежала прытче? А то эта мысль привязалась к свиной крови, как к единственному свету в окошке, – Марк Григорьевич меня как бы ею загипнотизировал. В голове нужен какой-то щелчок, переключивший размышления на иной путь. Может, и верно, развеяться?

Не знаю, был ли в голове щелчок, но мысль повернулась. Куда она может повернуться у человека, долго работавшего следователем? Что там бывало с кровью…

Помню, человек запирался всеми силами. Я осматривал его пиджак, увидел на нем густо-рыжее пятно и спросил: «А это что?» Он понурился и признал себя виновным в покушении на убийство. Густо-рыжее пятно оказалось краской…

Однажды в прокуратуру явился окровавленный парень и заявил, что его только что избили в милиции. Кровь была даже на шапке. Я вместе с ним поехал в больницу. Парня сразу к хирургам. Не только ран, даже царапин на коже не оказалось…

Как-то расследовал кражу в ПТУ и заподозрил одного подростка. Допрашиваю. Все отрицает. И вижу, что на всех десяти пальцах, на кончиках и подушечках, кровь. Вернее, кожа стерта до крови. В конце концов признался, что третьи сутки драит пальцы напильником, чтобы стереть папиллярные узоры…

Дальше кровавых воспоминаний мысль не пошла. Так, лишь кое-какие логические построения. И верно, не проветриться ли? Но сперва позвонить.

– Борис Тимофеевич, привет, – заговорил я почему-то с иронией, которая могла относиться только ко мне.

– Здравствуйте, Сергей Георгиевич, – насторожился Леденцов.

– Вы сколько лет в уголовном розыске?

– Тринадцать.

– Ага. Скажите-ка, товарищ капитан, с высоты опыта, какая может быть кровь у Кожеваткина?

– Четвертой группы с отрицательным резус-фактором?

– Не угадал.

– Он женьшень ел, поэтому с кровью все может быть…

– Боря, – заговорил я обычным тоном, – а может женьшень превратить человеческую кровь в свиную?

Леденцов вежливо хохотнул. Заодно хихикнул и я.

– Сергей Георгиевич, к чему спрашиваете?

– К тому, что он превратил ее.

– То есть?

– Поросячья кровь у Кожеваткина.

– А если точнее?

– Ковер залит свиной кровью.

Леденцов замолчал. Я даже увидел его бесстрастное лицо, на котором редкие брови все-таки нахмурились, став чуть ворсистее. Спросил он голосом не то чтобы обиженным, но подозрительным:

– Вы это узнали давно?

– Только что.

– Намекали же, что труп не нравится…

– Господь с тобой, Борис! Не нравился из-за характера телесных повреждений. А теперь вот понял, еще почему не нравился… Ковер залит кровью слишком ровно. Только один уголок сухой. Даже пол не замаран.

Информационная часть разговора кончилась. Вторую же часть, главную, мы не начинали, вежливо уступая первенство друг другу. Наконец Леденцов схитрил:

– Ваше мнение, Сергей Георгиевич?

– Кожеваткина убили не в его квартире.

– Да, это теперь очевидно.

– Боря, но где?

– Например, в другой квартире…

– А я думаю, что в одном из домиков садоводства.

– Какие доводы?

– Следи за ходом моих рассуждений… Вся верхняя одежда Кожеваткина висела в передней и шкафу, была чистой, не рваной. А мы знаем, что ходит он уже в пальто. Значит, убили его в костюме, то есть перед убийством пальто он снял, и скорее всего добровольно. А это значит, что был он у людей знакомых. Дальше… Его паспорт мы нашли в серванте завернутым в бумагу. Выходит, что убивали без паспорта. А как же узнали адрес?

– Мог сам сказать.

– Незнакомым людям? Зачем? Пытали? Вряд ли. Скорее всего они уже знали адрес Кожеваткина, что опять подтверждает их знакомство. Дальше… Голова раздроблена крупным предметом, коих полно на их участке. Итак, садоводство подходит со всех сторон. Там все знают про деньги Кожеваткина, он со многими знаком, поэтому пришел в дом и разделся; и там вполне могут знать его адрес: чтобы отвезти труп.

– Да, похоже.

– Боря, теперь легче станет искать. Хотя бы потому, что труп везли на машине.

– Сергей Георгиевич, есть вопрос…

Он почему-то сделал долгую паузу, словно стеснялся его задать.

– Ну? – не вытерпел я.

– А зачем вообще привозить труп в квартиру? Большое расстояние, машину могли остановить, ехать по городу, втаскивать в квартиру… Слишком рискованно. Проще бросить в озеро или спрятать в лесу.

– Я не исключаю убийства и в городе.

– Все равно, какой смысл везти труп в квартиру?

Разумеется, я знал главный признак ума – способность сомневаться. Но когда эта способность хочет порушить построенное тобой крепкое с виду здание… В конце концов, он тринадцать лет работает, а я двадцать; он моложе меня на пятнадцать лет; он, в конце концов, рыжий, а я, по утверждению Лиды, шатен. В порядке возмещения ущерба за разрушенное логическое построение я вознамерился отомстить ему быстро, едко и, как мне кажется, остроумно.

– Боря, знаешь, кто задает неразрешимые вопросы?

– Кто? – попался он.

– Дети, дураки и оперуполномоченные.

Понял ли, что я сказал комплимент его профессии?

Передняя всосала нас вместе со свежим воздухом и тишиной, ибо квартиру заполнили громкий говор, никем не слушаемая музыка и приятные запахи еды и дамских духов. Гостей оказалось немало, и сидели они, видимо, уже часа три. Как всегда, попав в центр внимания, я почувствовал себя так неуютно, что захотелось унырнуть куда-нибудь под стол. Правда, это внимание сравнительно быстро сникло, потому что я, как всегда, конфузливо насупился.

Костина жена, одна из тех полных и солидных женщин, у которых каждое незначащее слово имеет значительность, подхватила меня и стала добиваться, почему я без супруги. То есть без Лиды, которую, кстати, я ни разу в жизни не назвал супругой; слово «жена» мне тоже не по нутру из-за слишком уж функционального смысла.

Сперва мне хотели всучить стограммовую рюмку водки, потом двухсотграммовый бокал какого-то сизо-крепленого вина. Сошлись на сухом. Глотнув его, я осознал ненужность своего прихода: люди незнакомые, уже веселые, надо что-то говорить и как-то проявляться. А последний вопрос Леденцова сидел во мне застрявшей пулей.