Питер Темпл - Расколотый берег

— Вот видишь, Джозеф, — начала мать, — видишь…

Кэшин коротко свистнул и указал пальцем на дверь. Собаки тут же сорвались с места, стремительно запрыгнули на заднее сиденье, сели и застыли как вкопанные, глядя прямо перед собой.

Кэшин закрыл дверь и сказал:

— Буду привозить их в гости.

— И почаще, — ответила мать. — Бонзо в них просто влюбился. Теперь эти псы — его лучшие друзья.

Кэшину показалось, что в глазах матери заблестели слезинки.

— Когда поеду в город, завезу их к Бонзо повидаться, — пообещал он. — Только скажи ему, чтобы своей отравой на них не брызгал.

Он подошел к матери и поцеловал ее.

— Тебе не мешало бы повидать аналитика, — сказала мать, поглаживая рукой его голову. — Не жизнь, а настоящая литания ужаса.

— Нет, просто черная полоса, — ответил он и сел в машину.

Она подошла к окну:

— Они курицу любят, у тебя есть?

— Они и против филе ничего не имеют. И потом, всякое сбитое зверье тоже хорошо идет. Пока, Сиб.

Пока он ехал домой, на западе догорала вечерняя розовая заря и ночь мягкими шагами начинала ступать по земле. На перекрестке он включил фары, и через пять минут их лучи уткнулись в темный дом и осветили мужчину с фонариком в руке, который стоял у стены и курил сигарету.

Ребб подошел к машине, открыл дверцу и выпустил собак.

— Господи, — произнес он, — подменили их, что ли?

Вне себя от радости, собаки кинулись к нему.

— Я здесь ни при чем, — ответил Кэшин, — это все мать. А я думал, ты насовсем ушел.

— Да хотел было, но там работы нет, вот и вернулся, — объяснил Ребб. — Старик уже еле ходит. Так я подумал — буду ему помогать и еще останется время у этого твоего собора поболтаться.

Они обошли вокруг дома, освещая фонариком работу Ребба.

— Поболтаться? — спросил Кэшин. — Ты это называешь «поболтаться»?

— Берн приходил, подсобил немного. Язык, правда, у него поганый, но работать он умеет, этого не отнимешь.

— А я и не знал. Память у него крепкая, это да.

— Правда, что ли?

Ребб посветил фонариком на свежую кладку стены, подошел и провел по шву пальцем.

— Помнишь, когда он привез бак для воды? Он вспомнил, что вы с ним встречались, еще когда были мальчишками. В футбол играл против вас. Против лагеря «Товарищей».

— Что-то я про такой лагерь не слышал, — отозвался Ребб и посветил фонарем на собак.

— У меня твоя фотография есть, — сказал Кэшин. — Тебе там лет двенадцать, ты стоишь, апельсин ешь.

— Никогда мне не было двенадцати, — ответил Ребб. — Пойду пирог с зайчатиной сделаю. Я опять с твоим пугачом ходил.

— С тобой там как, ничего не случилось?

Кэшину показалось, что Ребб улыбнулся.

— Я там один день всего был, — ответил он. — Кормили хреново.

— У меня отбивные есть, — сказал Кэшин. — Пойдет?

— Пойдет. Тут соседка приходила, что-то для тебя оставила. Завернула прямо как подарок.

— Вовремя, — ответил Кэшин, — давно мне подарков не дарили.

— Жизнь и так подарок, — заметил Ребб. — Каждая минута, каждый час и каждый день.

Было уже за полдень, когда Кэшин вывел собак на прогулку. Они тут же, рядом с домом, подняли зайца, — без собак те совсем осмелели. Потом, на лугу, они набрели на целую стаю. Собаки набегались так, что от усталости, вывалив языки, не закрывали пасти.

Достигнув ручья, собаки вошли в воду по холку, постояли, почесываясь, насторожились. Кэшин тоже вошел в воду по колено, в ботинках захлюпало. Он, не обращая на это внимания, направился вверх по склону, раздумывая о том, как поступить. Но не успел он ничего придумать, как увидел Хелен, спускавшуюся по склону со своей стороны.

Они встретились возле углового столбика со стороны Ребба, поздоровались. Она, казалось, похудела и выглядела даже лучше, чем он помнил.

— Устали, — сказала она, имея в виду собак. — Что ты с ними сделал?

Он сглотнул и ответил:

— Не в форме. Разжирели, бегать тяжело стало. Ничего, я их быстро в чувство приведу.

— Как ты, Джо?

— Я-то? Да ничего. Так, царапина. А потом, я ведь стойкий и никогда не жалуюсь.

Хелен покачала головой:

— Я хотела навестить тебя, но подумала… да нет, не знаю, что я подумала. Или нет, я подумала, что у тебя сейчас родные, друзья из полиции…

Собаки поднялись. Разговор был им неинтересен, хотелось поразмяться.

— Догадливая… Так и было, днем и ночью дежурили посменно — то родные, то полиция.

— Язва ты! Видел по телевизору Бобби Уолша?

— Нет.

— Он сказал, что вы с Давом заслужили медали.

— За что? За глупость? Так за нее вроде не дают.

Хелен покачала головой:

— А про курорт знаешь?

— Нет.

— Эрика Бургойн решила не продавать Файфу лагерь «Товарищей». Она передает его государству, там сделают что-то вроде заповедника. Значит, доступа к устью не будет и весь проект рухнет.

Кэшин слушал ее и вспоминал откинутое кресло в зале штаб-квартиры «Товарищей», Эрику в ее офисе, следы слез на кремовой шелковой блузке, рыдания.

— Вот и отлично, — сказал он. — Теперь можно будет сосредоточиться на выборах.

— Надеюсь, голос одного полицейского у меня уже есть.

— Смотря что еще выяснится в дальнейшем. Но ведь нам, полицейским, о политике разговаривать нельзя.

— А пить можно?

— У меня печень почти как новая. Столько недель отдыхала…

Они переглянулись, он помолчал, посмотрел на темную долину ручья, на верхушки деревьев на холме и сказал:

— Давно хочу спросить… Когда умер твой отец?

— В восемьдесят восьмом. Не вписался в поворот на дороге, через год после того, как мы закончили школу. А зачем тебе?

— Так… Он подписывал свидетельство о смерти жены Бургойна.

— Он их сотнями подписывал…

— Да.

— Ну что? Зайдем ко мне, выпьем? Я тебя даже покормлю.

— Опять готовыми пирожками?

— Кстати, в прошлый раз мы до них так и не добрались.

— Собак сначала покормлю, — ответил он, — и сразу же приду.

— Смотри, в засаду не попади.

— В засаду… Редкое слово.

— Над тобой работать и работать, — заметила она. — Знаешь, существует еще много редких слов.

Он поднялся, почувствовал, как ноги стали точно деревянные, свистом подозвал собак и оглянулся. Хелен стояла и смотрела на него.

— Домой иди! — крикнул он ей. — Домой иди, пирожки разогревай!

Он проснулся, лежа на боку. Над створками жалюзи брезжил серый свет. Рядом с собой он чувствовал ее тепло, а потом она повернулась, ее дыхание коснулось его спины, между лопатками, до спины дотронулись ее губы, она прижалась к нему и поцеловала. Мир распахнулся, начался новый день, и он почувствовал, что прощен и снова живет.

— Джо…

— Что?

— Это Кэрол Гериг. Не разбудила?

— Нет.

— Джо, это ерунда, конечно, но вот вчера выпила, и мне вспомнилась одна вещь.