Андрей Воронин - Таможня дает добро

— Покажись‑ка…

Рыба несколько раз подпрыгнула, тускло блеснув серебристым боком. Адам Михайлович ногой подвинул ее к себе, взял в левую руку и, продолжая дымить папироской, извлек крючок из тонкой хрящеватой губы. Поправил червя, продолжая держать рыбу в руке, затем сдернул его с крючка, приподнялся, зачерпнул воды ведром. Делал он это уверенно, спокойно, без единого лишнего движения.

Его глаза стали влажными, словно папиросный дым причинял ему неудобство, а на небритом лице появилась довольная улыбка, немного глуповатая, детская.

— Ну вот, есть один.

Рыба булькнула в ведро, дощечка легла сверху. Адам Михайлович устроился на ней, из консервной банки достал нового червя, тщательно наживил и отправил снасть точно в то же место, откуда был вытащен подлещик. А затем мужчина вновь уставился на поплавки неподвижным взглядом.

— Ловись, рыбка…

Деревня понемногу пробуждалась. Слышались далекое позвякивание ведер, мычание коров. Дважды прокричал петух. Солнце поднялось над лесом, и Адам Михайлович расстегнул телогрейку. Все было как всегда в последние годы, ему сделалось хорошо и покойно. Он уже и думать забыл о том, что давно, поздним осенним вечером застрелил на даче из охотничьего ружья Муратова и его любовницу. Вины за это он не чувствовал: не убей он Муратова, тот бы сдал его следствию.

— Что‑то клевать перестало.

Из противогазной сумки он вытащил горсть распаренных зерен и швырнул прикормку в воду. Зерна упали на зеленовато–серую гладь, как короткий густой дождь.

— Сейчас опять рыба подойдет. Куда она денется, есть‑то надо каждый день!

И действительно, минут через десять поплавок ушел под воду. На этот раз повозиться пришлось подольше, подлещик оказался по крупнее и посноровистее первого. Он дергался, упирался, выгибался, и лишь после того, как Адам Михайлович смог поднять рыбу на поверхность, подлещик хватанул воздуха, пошел, скользя по воде боком. Подсак оказался под рыбой, Адам Михайлович ловко выбросил новую добычу на мостки.

— Ну вот, этот получше будет. Граммов на семьсот, не меньше.

Рыболов, спрятав рыбу в ведерко, осмотрел крючок. Из кармана телогрейки извлек маленький аккуратный брусочек, подточил жало крючка, нацепил червя. Но Забросить удочку не успел, второй поплавок скрылся под водой.

— Эка, черт тебя побери, взялась жрать! — удовлетворенно пробурчал Адам Михайлович, ловко подсекая рыбу и медленно выводя ее на поверхность — Стая подошла!

Подлещик был небольшой, чуть крупнее женской ладони. Возиться с ним долго Адам Михайлович не стал, выбросил прямо на доски. Рыба немного попрыгала, и крючок отцепился сам.

— Ловко я тебя, — хмыкнул рыболов, пряча рыбу в ведерко.

В ведре слышались оживленная возня и плеск.

- Ну, ну, задницу мне намочите еще! — Адам Михайлович поправил дощечку и, забросив две удочки, позволил себе закурить еще одну папиросу. Он чувствовал себя на вершине блаженства.

Когда в ведре оказалась целая дюжина подлещиков, Адам Михайлович настороженно, медленно обернулся. Прямо у его дома остановилась машина.

— Кого это черт принес?

Машина была ему незнакомая. Он видел лишь часть черного сверкающего кузова с хромированными ребрами багажника.

— Черт подери, черт подери! — забурчал рыболов, и его пальцы задрожали, делая неверные движения, крючок проколол извивающегося червя не так, как того хотелось Самусеву. — Кого это принесло? Вот червяк, ему ведь тоже жить хочется!

Наконец кое‑как проколотый червяк оказался на крючке, а снасть — в воде. Два поплавка застыли на поверхности в метре друг от друга, словно вмерзли в зеленоватую воду.

В автомобиле, остановившемся у дома Самусева, хлопнула вначале одна дверца, затем вторая. Мужчина в белом плаще выбрался на мягкую землю, посмотрел на свои черные, до блеска начищенные туфли с квадратными модными носами, затем на грязную траву, загаженную гусями и утками, недовольно поморщился.

Мужчина был лет пятидесяти пяти, по его виду сразу можно было догадаться, что у него во всех отношениях все в порядке: он богат, причем настолько, что может позволить себе многое. Его лицо, несмотря на май, уже было золотистым, словно он только–только вернулся с далекого южного курорта.

Мужчина посмотрел на замок, затем ковырнул носком палочку, валявшуюся у ног. Глянул на двух широкоплечих верзил с крепкими затылками в модных солнцезащитных очках, приехавших вместе с ним. Мужчины были коротко стриженные, крепкие, как буйволы или племенные быки.

— Вы, ребятки, тут потопчитесь, покурите, чайку выпейте, а я посмотрю, куда хозяин подевался.

Возле дома Самусева появился сосед. Он держал в руках велосипед, к багажнику была приделана корзина, плетенная из алюминиевой проволоки.

— Вы что, люди добрые, Михалыча ищете?

— Да, Михалыча, — ответил мужчина в белом плаще, по–хозяйски оглядывая окрестности, его взгляд словно говорил: «Захочу и куплю здесь все».

— Так он это, там…

— Где «там»? — веско прозвучал вопрос.

— У реки, на мостках. Я видел, как он на заре туда двинул.

— Чего это он там делает?

— Как чего, Михалыч рыболов, это у нас каждая собака знает.

— Рыболовом стал, говоришь?

— Рыболов, рыболов, — мужчина заискивающе усмехнулся двухзубым ртом, а затем, подкатив свой бренчащий и разбитый велосипед поближе, спросил: — А у вас,. может, папироска найдется, а?

— Дай ему сигарету, Николай,. — даже не обернувшись, бросил мужчина одному из своих парней.

Тот вытащил из кармана куртки твердую, широкую пачку, открыл крышечку.

— На, батя, покури.

— Ага, спасибо. Это что за сигарета такая? Дорогая небось?

— Тебе‑то какая разница? Дармовая она. На халяву, батя, и хлорка — творог.

— Как ты говоришь?

— Говорю, хлорка — творог, — мужчина открыл боковую дверцу, сел в джип и поставил ноги на хромированную ступеньку.

К соседу Самусева приезжие тотчас потеряли всяческий интерес.

— Сидите тут, а я пойду погляжу, что там Адам Михайлович поделывает.

Самусев сидел, втянув голову в плечи, высокий, костлявый, с четким профилем испанского конкистадора. Если бы у него на голове была не соломенная шляпа, а рыцарский шлем, а вместо телогрейки — латы, то он со своей удочкой в руке выглядел бы наверняка как ушедший на покой конкистадор.

Мужчина в светлом плаще неторопливо шел по узкой тропинке к реке, шел, оглядываясь по сторонам, хищно втягивая ноздрями деревенский воздух, пропахший молодой, едва появившейся листвой, сочной, примятой травой и близкой рекой. Когда до мостков оставалось метров восемь, старик Самусев резко обернулся, но со своего ведра не встал, так и остался сидеть, глядя на незваного гостя.

— Здравствуй, здравствуй, дорогой Адам Михайлович! Что, даже не встанешь, руки не подашь? — грузный мужчина тронул ногой мостки, те скрипнули. Лишь после этого он ступил на доски.