Эдриан Маккинти - Гибельный день

— Как он прав! — выразил я восторг, хотя из всей фразы понял только слово смерть.

Мы проехали Дрохеду и по объездному пути миновали Дандолк. Границу Северной Ирландии раньше трудно было не заметить: толпы военных, пилеров, вертолетов, дорожных заграждений, столбы с колючей проволокой, — сейчас мы уже на несколько миль углубились в Северную Ирландию, прежде чем я обнаружил перемены — дорожные знаки были не желтого, а белого цвета.

— Мы на Севере! — удивился я.

— Да, — подтвердила девушка.

— Я-то думал, нам нужно будет проезжать через КПП или таможенные посты, — недоумевая, пробормотал я.

— Их давным-давно уже ликвидировали, — с оттенком презрения ответила она.

Мы проехали через горы Моурн: мрачные каменные утесы, совершенно голые — ни деревьев, ни людей, ни даже овец. Далее — Ньюри и Портадаун: пара мерзких медвежьих углов, которые и Бог-то не любил, когда создавал, не говоря уж о тамошних жителях или приезжих. Городки с домами преотвратного цвета, где все мужчины просиживают штаны в кабаках, а женщины нянчатся с детьми. Где телевизоры всегда включены на всю катушку, а из еды — одна картошка.

Слева и справа — болото.

Редкие самолеты, приземляющиеся в аэропорту. Армейский вертолет. Уродливые коттеджи и дома из красного кирпича — мы все ближе и ближе к городу.

— Никогда не была в Белфасте, — сказала девушка. Это были ее первые слова за пятьдесят миль.

— Не много потеряла.

— Может, отпустишь меня? Боюсь, мы заблудимся в городе.

— Я скажу тебе, куда ехать.

Как только мы выехали на автомагистраль, я почувствовал запахи города. Дождь, море, болото, специфический запах сгоревшего торфа, табака и вонь отработанных газов.

Над нами нависло серое небо. Холодало.

А затем пошли дорожные приметы.

Место, где я попал в аварию.

Протестантские граффити в честь Ольстерских добровольцев. Католические граффити в память о жертвах голодовки.

Миллтаунское кладбище, где осатаневший психопат забросал гранатами похороны, устроенные Ирландской республиканской армией. Здание городской больницы — настолько уродливое, что вызвало возмущение самого принца Чарльза.

Мы свернули в сторону центра. Уже близко.

— Можешь остановить машину, тут я сам доберусь.

Машина ткнулась в бордюр тротуара. Девушка запаниковала, дыхание участилось, видно, уверена, что уж теперь-то я ее точно убью.

Она судорожно оглядывалась в поисках путей отступления или хотя бы свидетелей. Но машины проезжали мимо, не снижая скорости, а тротуар был безлюден.

Я попытался ее успокоить:

— Расслабься. Дальше пути наши расходятся. Я не причиню тебе вреда, даже пальцем до тебя не дотронусь.

Она судорожно кивнула.

— Ты действительно беременна или соврала, чтобы спасти свою жизнь? — задал я вопрос.

— Беременна. Уже три месяца, — покраснела она.

— А парень твой знает?

— Знает, но ему по ноге.

— Родители?

— Разумеется, нет.

— Скрываешь от них?

— Можно и так сказать.

— Значит, деньги тебе пригодятся. Вот, держи. — Я протянул ей почти все, что у меня было в бумажнике. Тысяч десять-одиннадцать.

— Что за шутки?! — с ужасом воскликнула она.

— Я серьезно. Бери-бери, бабки некраденые, ничего такого. Только никому не говори.

— Неужели ты так вот просто отдаешь мне все эти деньги?!

— Вот именно. Я миллионер со странностями. Для меня такие штучки — в порядке вещей.

Девушка колебалась, но мне удалось ее убедить. Мой взгляд недвусмысленно уверил ее, насколько невежливо отказываться от денег. Без лишних слов она их взяла.

— Видишь вон тот разворот впереди?

Она кивнула.

— Точно видишь?

— Да.

— Отлично. Теперь делаем так. Ты там разворачиваешься и едешь обратно в Дублин, нигде не останавливаясь. Оставишь машину на стоянке и продолжишь жить, как будто с тобой ничего не произошло. И никому не говори о случившемся.

— Понимаю.

— Хорошая девочка! Возвращайся к своей личной жизни. Удачи тебе с ребенком. Если твои родители будут недовольны — пошли их к черту, поезжай в Лондон и обратись в службу соцзащиты. Получишь квартиру, и тогда тебе пригодятся эти деньги.

Она задумчиво кивнула, собралась было что-то сказать, осеклась, но потом спросила меня сдавленным шепотом:

— Как тебя зовут?

— Майкл.

— Не знаешь, в Библии упоминается женщина по имени Мишель?

— Не знаю…

— Это было бы хорошее имя для девочки.

— Обалденное! — Я вышел из машины и пошел прочь.

Она сидела не шелохнувшись.

— Езжай! — бросил я.

Девушка кивнула, завела машину, машина заглохла, она еще раз завела двигатель и, когда двигатель заработал как надо, вырулила к перекрестку. Завернув, влилась в движение на другой полосе двухрядной дороги. А я стоял на тротуаре и почти с тоской смотрел, как она уезжает обратно — туда, где живут цивилизованные люди.

В Дублине солнечно, в Белфасте идет дождь. Это непреложный закон. Все в городе принадлежит мокрой и грязной империи белфастского дождя: деревья, камни, шеи, воротники, непокрытые руки и головы. Меня встретил убийственно унылый дождь Восточного Ольстера, еще в туче перемешанный с парами масла и чадом дизелей и приправленный солью и сажей. Этот льющийся почти горизонтальными плотными потоками дождь — такая же часть окружающего мира, как городская ратуша, озеро или судостроительные верфи «Харленд энд Вулф».

Я глубоко вдохнул здешний воздух, насквозь пропитанный насилием и кровью. Повсюду, куда ни глянь, видны приметы шести лет религиозной холодной войны, тридцати лет жестокой и беспощадной гражданской войны, восьмисот лет неразрешимых, бурных противоречий, проблем и вражды.

Говорят, воздух Иерусалима звенит от молитв, Дублин может похвастаться своими писателями, но именно тут, в Белфасте, живут настоящие подонки и сволочи. Воздух, которым дышит город, насквозь пропитан ложью и обманом. Когда приняли Соглашение о прекращении огня, на воле оказались тысячи заключенных, по этим улицам и сейчас бродит множество людей, знающих, с какой стороны нужно держать оружие, но прикрывающихся лживыми россказнями о спокойствии и мире.

Вплоть до семнадцатого века этого города даже не было на картах. Он возник как скопление землянок и получил ирландское имя в честь реки Фарсет, которая давно уже упрятана в подземные трубы и теперь — всего лишь часть канализации.

О, Белфаст…

Вам придется полюбить это место.

Я пошел по Грейт-Виктория-стрит по направлению к отелю «Европа». В тот день, когда я был тут в последний раз, стекла всех домов в радиусе полумили были выбиты взрывом тысячефунтовой бомбы. Бар «Корона» просто перестал существовать, а бар «У Робинсона» выгорел дотла, на месте штаб-квартиры партии юнионистов в мостовой зияла воронка.