Владимир Соколовский - Возвращение блудного сына

— Дунька, мать твою растак и распротак! Водки вольным хлибустерам.

Подбежала девка с жирной спиной, в грязном коротком платье, захихикала:

— Придумаите, Федичкя… хлибасьер… ха-ха! И вам доброго здоровьичкя… И где-то я вас видала. Не спомню… — пожеманилась она в сторону Николая.

— Водки! Быс-стр! — крикнул Фролков и с оттяжкой шлепнул девку по заду. Сунул ей несколько бумажек.

Девка, визгнув, убежала. Федька ткнул Малахова под бок, ухмыльнулся:

— Ишь, за «карася» тебя посчитала! А вопче — нравится?

Малахов отрицательно мотнул головой.

— Зря, зря, — скривился Фролков. — Она — мягкая. И живая… — Он загыкал и вдруг вскочил с табуретки, побежал в угол.

Николай огляделся. Народу, в общем, было не так уж много: четыре девки — одна спала на полу, на рогожке, другая хрипела от хохота на коленях огромного парня в тельняшке, и еще две сновали по избе, с криком и матом приставали к мужикам.

Были личности вообще смутные. Так, напротив Малахова, опершись о стену, сидели двое: одноногий мужичок в лохмотьях, страшный и пегий, нищий по виду, и черная, косматая, обезумевшая от алкоголя баба. Перед бабой стояло полштофа — она наливала в кружку и пила, хихикая и трясясь.

— Я богатой, богатой. Бабин моё фамильё… — однотонно бубнил мужик; вдруг спохватывался и тянулся к кружке, вякал: — Дай-дай-дай!

Баба хватала с пола рваную калошу и била ею нищего по голове. Он падал набок, поднимался, и снова: «Я богатой, бога-атой…»

Подскочил Фролков:

— Чего ворожишь? Пей! — Он выхватил у Дуньки штоф, плеснул в кружку: — Пей!

Николай, содрогаясь от отвращения, выпил. Его мутило от смрада, водки и слабости. Встал, покачнулся:

— Я пойду.

— Э-э, обожди! Я тебя доведу, доведу до полного аккурату… — в исступлении забормотал Федька, сорвал его с табуретки и потащил в угол. Усадил, сунул ему папироску, запалил: — Соси, радуйся!

Малахов потянул кисло-сладкий дым. Дыхание перехватило, голова запрокинулась, руки, ища опоры, взвились вверх, и он, как сноп, повалился на исщербленные, загаженные половицы…

…— Чего орешь? — проник в сознание голос Фролкова. — Очумел, дурило. — Федька взял Малахова под мышки, поставил на ноги. — Вставай, идти пора!

Малахов встряхнул головой, открыл глаза. Поплыли черные стены, низкий потолок. Он утвердился на ногах, огляделся. На полу валялись куски и окурки. Разинув беззубый рот, спал нищий. В углах мелькало что-то белое, стыдное — там за печкой шумели и вскрикивали. Пошатываясь, он побрел к двери. Фролков забежал вперед, открыл запоры, и они оказались на улице. Возле крыльца Николая вырвало. Страшно, надрывно колотилось сердце — он схватился за угол дома, чтобы не упасть, и с ненавистью поглядел на Федьку. Тот придвинул лицо с размытыми кокаином зрачками, осклабился:

— Что, тяжко с непривычки? Ничего, привыкнешь… — И дернул Малахова за локоть. — Пошли.

«Рубали мы вас, — тяжело подумал Малахов, — да не дорубали. Уйти теперь — самое бы время, но как уйдешь, если совсем нет сил? Ползти в пойму, где жил когда-то? А кому ты там нужен? Почахнешь, да и сдохнешь с голоду. Отлежусь еще пару дней, а там уж — айда, обязательно!»

С трудом, сжимая зубы, он доплелся до Федькиного дома. Открыла мать — испуганная, она сразу посунулась к уху сына и стала бормотать что-то шепотом. Когда она ушла, Фролков прислонился к косяку, кинул в рот папироску и стал прикуривать, утло чиркая по прыгающей в руке коробке. Он сразу побледнел, отрезвел. Но, уловив удивление на лице Малахова, махнул рукой, унял дрожание в подбородке, сказал глухо: «Не дрейфь, не дрейфь…» — и стал подниматься по лестнице. «Кого это он вдруг забоялся?» — недоумевал Николай, ступая за ним. Крадучись, тихонько они прошли по коридору и заглянули в кухню. Там спиной к ним, подняв лицо к окошку, сидел мужчина в модной шелковой полосатой рубашке. На стуле висел его френч песочного цвета. Не оборачиваясь, он тихо заговорил:

— Обидели вы меня, ребята. — Голос был мягкий, бархатный. — Хотя что обижаться — вы ведь с ночных побед? Дамы, дуэли. И где же это происходило? В притоне у Дуньки, на Третьей Мещанской? У вас бедная фантазия, Федя: эти женщины примитивны в любви и недостойны настоящего рыцаря. Я, представьте себе, предпочитаю более высокие удовольствия. При всем при том, Федя, вынужден заявить еще раз, что не терплю в своем окружении мелких пакостников, и горько видеть, как вы скатываетесь на эту губительную стезю.

Федька слабо пискнул. Спина дернулась; Фролков вжался в косяк.

— А как ваше здоровье, раненый герой? Бедный, бедный. Когда вас привезли, я видел тело — это тело солдата. Столькими шрамами в этой компании могу похвастаться, наверно, только я. С кем, где воевали?

— Двенадцатый стрелковый имени Железного Сибирского пролетариата полк! — отчеканил Малахов и, ступив вперед, добавил: — Не мешало бы, между протчим, познакомиться!

Мужчина поднял руку, и тотчас Фролков загородил вход, сев на порог и упершись руками в противоположный косяк.

— Значит, решили переменить стан? Это достойно. У меня есть основания особо доверять людям с боевым опытом. Поэтому уже сейчас предвижу в вас надежного помощника и, возможно, друга. Мне нужны такие соратники — организацию точат измена, марафет и сифилис, на этом теряем даже лучших.

— Больно надо в друзья к вам определяться, — угрюмо буркнул Малахов. — Ничего себе друг, даже морду не кажет. В общем, так: за хлеб-соль спасибо, и — прощевайте.

«Теперь — держись, Коля, — думал он. — Если такие отпустят — дома мараться не станут, постесняются при старухе. Тоже резону нет — потом избу от крови чистить. Эх, раньше бы, сейчас не справиться мне с ними, не уйти…»

— Я предполагал такую реакцию, она достойна уважения. Но посудите сами, кабальеро: куда вы пойдете? Слабый, больной, с виснущим на пятках угрозыском. А вы как думали? Вся банда Кота расстреляна в прошлый вторник. Было бы роскошью думать, что карающая десница не нашарит наконец вас. К тому же вы сорвали самую их блестящую, хоть столько же и случайную, операцию: захват на рынке Дроздова, которого они выслеживали полгода. Так что с вами никто особенно и разбираться не будет — шлепнут скоренько, и все.

— Мало ли. Ошибся, бывает.

— Ошибся… — послышался смешок. Фролков тоже подобострастно хихикнул. — Да вы зря нас сторонитесь, синьор. Меня, конкретно. Заверяю, я человек чести. Вас, вижу, гнетут нравственные проблемы. Боитесь испачкаться в крови. Не страдайте: в большинстве случаев люди, с которыми нам приходится иметь дело, — просто ожиревший сброд. Потом — было бы неразумно сразу давать вам, солдату, оружие, это просто опасно, по себе знаю. Поэтому будьте спокойны, на ваших руках не будет крови. Что же касается тебя, Феденька…