Дмитрий Линчевский - В капкане

— Привет, мужики, — начал он здороваться с каждым сотрудником за руку…

Через полминуты ладонь его смялась в трубочку и болезненно покраснела. Именно в этот момент и подоспел освободившийся оперуполномоченный Мошкин.

— Персональное вам, здрасьте, — протянул он тощую жилистую руку.

— Не жми! — застонал Полынцев.

— Как скажешь, — ухмыльнулся коллега и сунул в его измятую ладонь два длинных костлявых пальца (указательный и средний).

Жест получился не столько шутливым, сколько унизительным. Полынцев смерил двухметрового нахала неприязненным взглядом.

— Складывается такое впечатление, — подозрительно прищурился Мошкин, — что ты сейчас стоишь и про меня всякие гадости думаешь.

— Наоборот, — возразил Полынцев. — Думаю, какой ты видный парень: тощий, рыжий, носатый — красавец!

Оперативник положил на макушку коллеги широкую ладонь, не спеша, спроецировал ее на собственную грудь и, ехидно щерясь, кашлянул.

— Не завидуй высоким людям, малыш, лучше морковку по утрам кушай.

— 2 метра — это рост верблюда, — хмуро пробурчал Полынцев. — Я прям весь обзавидовался.

— Лучше быть ростом с верблюда, чем с осла, — надменно парировал Мошкин.

Чем бы закончился дружеский разговор — неизвестно, но за дверьми неожиданно раздался гневный окрик Инны Вишняковой.

— Послушайте, вы, ослик с верблюдом, не топчитесь под моим порогом, здесь, между прочим, все слышно! Скачите лучше на лужайку.

Сконфуженные милиционеры, почесывая затылки, тихонько отошли от двери.

— Космическая, 33 — твой участок? — спросил полушепотом Мошкин.

— Мой, а что?

— Мужик оттуда утром звонил, труп опознал по телевизору.

— Ты его уже опрашивал?

— Пока нет, только собрался. Поехали вместе.

Полынцев покосился на кабинет.

— У меня тут дела еще… кое-какие.

— Успеешь, — махнул рукой Мошкин. — Я сегодня на машине, мигом обернемся.

— На машине, говоришь?..

— А то!

— Ну, тогда поехали…

Допотопный жигуленок Мошкина, хрипя и цокая клапанами, как лошадь подковами, с неприлично медленной скоростью подъезжал к улице Космической. Если бы Полынцев решил опозориться перед жителями своего участка, то этот способ вполне бы сгодился.

Кроме «отличных» ходовых качеств, машина обладала и «повышенной» комфортабельностью: пассажирское сиденье болталось во все стороны (вместе с пассажиром), выхлопные газы пробивались в салон сизыми клубами, а треснувшие окна были заглушены намертво (стеклоподъемники и ручки не работали).

— Приехали, — сказал Мошкин, выдыхая дым, словно только что покурив.

Полныцев откинул дверцу, будто люк подбитого танка. Ядреный смог густо повалил наружу.

— Говорят, фашисты во время войны в таких душегубках народ гробили, — сказал он, направляясь к подъезду.

— Все лучше, чем пешком, — не слишком уверенно возразил коллега.

Дверь квартиры открыл плотный, с припухшим красным носом, мужчина лет 30–35. Это был тот самый невежа, что опрометчиво нагрубил бывшему солдату Зотову.

— Здравствуйте, Васьков, я снова к вам, — сказал Полынцев, заходя в просторный, ободранный (видимо, для ремонта) коридор.

— Лейтенант Мошкин, — представился коллега, шагнув следом.

— Вы по поводу моего звонка? — тихо спросил хозяин.

— Да, разумеется, — кивнул Полынцев, выжидающе взглянув на напарника.

Тот раскрыл кожаную папку, порывшись в бумагах, достал фотографию убитого старика.

— Это вы нам звонили по поводу трупа?

— Я, — кивнул Васьков.

— Это ваш хозяин?

— Не мой, а квартиры. Я ее недавно купил.

— Я о том и говорю, — недовольно пробурчал Мошкин.

— И где же он?

— Как, где? В морге, наверное.

— Я не о том говорю. Где он жил после продажи квартиры?

Васьков устало вздохнул. Вопрос этот, судя по всему, вызывал в его душе неприятные воспоминания о встрече с солдатом Зотовым.

— Не знаю. Я новый адрес у него не спрашивал.

— А вы между собой все формальности уладили? — поинтересовался Полынцев.

— Нет. Он должен был свою рухлядь забрать и в паспортном столе выписаться. Теперь я понимаю — ждать уж нечего.

Действительно, зал был плотно заставлен мягкой и корпусной мебелью. Рядом с желтыми секциями импортного гарнитура темнели хмурые шкафы еще советского производства. У стен сиротливо теснились ветхие полированные тумбочки, бока которых подпирали толстые цветастые кресла.

— Значит, после сделки вы его не видели, — уныло заключил Мошкин.

— Почему же? Видел. На следующий день, случайно. Я как раз по улице Амурской ехал. Он в это время из частного дома выходил. Может, жил там, может, в гости к кому забегал, не знаю точно.

— Адрес не запомнили?

— Улица Амурская, дом… В общем, недалеко от светофора, напротив магазина.

На фоне хлипких деревенских избушек кирпичный дом Николая Петровича смотрелся, как вставной зуб в кариозном ряду. Ладный, крепкий, с резными оконцами, он указывал не столько на достаток пенсионера, жившего в общем-то скромно, сколько на нерадивость земляков, которые в свое время (когда колхоз раздавал всем желающим бесплатный кирпич), не захотели заниматься собственным обустройством.

Разбалованные советской властью колхозники предпочитали получать уже готовые коттеджи. Николай Петрович позволить себе иждивенческих притязаний не мог, так как служил в то время участковым инспектором в районном отделе милиции, а, стало быть, к колхозу не имел ни малейшего отношения. Словом, когда представилась возможность получить отвергнутый сельчанами кирпич, он, засучив рукава, на некоторое время превратился в заправского строителя. Благо, оперативная обстановка тому способствовала.

Местные хулиганы и жулики давно сидели в тюрьмах, алкоголики — в лечебно-трудовых профилакториях, сочувствующие — выпивали дома, закрывшись на глухие засовы. Мужики Петровича опасались, бабы — уважали, собаки вслед ему не лаяли.

Было это в ту далекую пору, когда могучий Советский Союз стоял на Земле, подбоченясь. Когда грозная Советская Армия держала Европу и Азию по стойке «смирно». Когда Советская милиция извела под корень криминальную касту «вор в законе». А теперь…

А теперь бывший милиционер тихо копался в своем огородике, грустно смотрел на происходящие вокруг перемены, иногда, сидя по вечерам на лавочке, негромко распевал старые советские песни.

Директор зверохозяйства Митрофанов и главбух Еремкин, толкнув незапертые двери, решительно вошли во двор Николая Петровича.

На том их решительность и закончилась.

— Свят, свят, свят! — испуганно перекрестился главбух, выпучив розовые, как у белого кролика, глаза.