Дмитрий Линчевский - В капкане

— Да это ж когда было, сколько лет уж минуло. Все забылось давно, мохом поросло.

— Не прибедняйся, не такой уж ты и древний. В 70 некоторые еще детей строгают.

Петрович негромко усмехнулся.

— Возраст — затейная штука. Иной человек до 100 лет небо коптит и никаких хворей не знает. А другой уже в 50 киснет, как старый сандаль. Каблук стоптан, подошва протерта, кожа ссохлась и потрескалась. В нынешний век, коли до пенсии дотянул — считай, уж долгожитель. А мне намедни 74 стукнуло. Так что насчет детишек — это вы того, завернули. Я нынче разве что Буратину выстрогать могу и то кособокого. Здоровья на раз чихнуть осталось. Силы уж не те. Зрение совсем никудышно: вилкой в пельмень попасть не могу. Так-то вот, робяты. Кончился мой запал.

— Даже старый орел видит лучше молодого индюка, — афористично заметил бухгалтер.

Директор, стоявший, выпятив живот и заложив руки за спину, чем отдаленно напоминал вышеназванную птицу (не орла, конечно) — посмотрел на подчиненного не самым благодушным взглядом.

— Индюк-то здесь причем?

— Действительно, — виновато кашлянул главбух. — Даже старый орел видит лучше молодого крота.

— Другое дело, — поощрительно кивнул шеф. — Ну, так что, не поможет землякам старая гвардия?

— Эхе-хе, — хлопнул руками по швам Петрович. — Что ж с вами делать. Пойдемте в дом, будем разбирать вашу бухгалтерию.

1941 год.

История с цыганами не прошла для Коли бесследно. Он понял, что взрослые бывают не только хитрыми, но и очень даже жестокими. А разве не жестоко отбирать у ребенка последнюю конфетку? Сладкое ведь в доме пропало — покупать его стало не на что. Отца у него не было (мама говорила: «служил на флоте, погиб в кораблекрушении»), поэтому рассчитывать на вторую получку не приходилось. Помощи от соседей хватало лишь на хлеб да кашу. Словом, наступила трудная, без конфет и пряников, жизнь.

— Мама, а помнишь, что говорил дяденька милиционер в участке? — спросил Коля, давясь сухой гречневой кашей.

— Ох, не береди мои раны, сынок, — вздохнула мать, убрав со стола посуду. — Я простить себе не могу, что подошла к этим цыганкам.

— Ты не виновата.

— Кто же еще, кроме меня?

— Самокат и я. Если бы не уехал, то заметил бы, как они в сумку полезли.

— Я сама должна была это заметить. Ты маленький, тебе играть положено.

— Во-первых: уже не маленький, а во-вторых: единственный в доме мужчина.

Мама открыла в раковине воду, принялась мыть чашки и ложки.

— Доедай кашу, мужчина. Хватит и на твой век забот.

— Ты тоже моя забота, и я не хочу, чтобы нас кто-нибудь когда-нибудь обманывал. Мы должны быть бдительными.

Мама перестала греметь посудой.

— Ты запомнил слова милиционера?

— Да, — кивнул Коля, облизав ложку. — И еще запомнил, что глаза всегда говорят правду.

— Может быть. Только, как ты ее распознаешь, эту правду?

— Надо тренироваться, — вскочил он со стула. — Я сам научусь и тебя научу!

Из большого, как сковородка, динамика, висевшего над кухонным столом, послышалась ободряющая веселая песня.

— Сходи лучше, погуляй, учитель, — улыбнулась мама. — Только не долго, вечер на носу.

Коля, надев сандалики, выбежал во двор.

Здесь возилась в песочнице малышня, прыгали со скакалками девочки, крутились на каруселях сверстники-мальчишки.

— Вы, как будто маленькие, — насмешливо сказал он, подходя к ребятам.

— А ты, как будто большой, — ответил вредный мальчик Сева, раскручивая деревянное колесо.

— Большой не большой, а на карусельках с первого класса не катаюсь.

Перешедшие во второй Глеб и Клим дружно спрыгнули с пузатых лошадок.

— Садись, Севка, теперь мы тебя покрутим.

— А че, сразу, я-то? — отошел тот в сторонку.

— Давайте лучше вот что, — сказал Коля, поворачиваясь к ним спиной. — Вы меня сзади хлопайте по плечу, а я буду отгадывать, кто это сделал. Кого узнаю, тот и становится на мое место, — он прикрыл глаза ладонью. — Начинайте.

Первый удар был сильным и звонким.

— Спорим, угадаю с одного раза, — сказал Коля, крутанувшись юлой.

— Слабо тебе, — хихикнул Глеб.

— Ты!?

— А вот и нет, а вот и нет! — весело запрыгали ребята. — Обманули дурачка на четыре кулачка.

Коля снова развернулся к ним спиной. Эта старая, всем известная игра, как нельзя лучше подходила для его тренировок.

Он пристально всматривался в лица друзей, пытаясь определить фальшь в их глазах. Иногда ошибался и тогда занимал место нападающего. Но тут же умышленно раскрывался и снова возвращался в исходное положение. Ребята потешались над его неловкостью, а он сверлил их взглядом, учась отличать ложь от правды.

Прежде чем зайти в опорный пункт, Полынцев решил заглянуть на пляж. В том, что там накануне была стрельба, он уже не сомневался — труп, можно сказать, свидетель. Но почему этот факт так упорно отрицал культурист? Боялся связываться? Что-то знал?

Медицинский пункт стоял напротив вагончика спасателей, образуя некое подобие проходного дворика. Людей на пляже было немного (точнее — никого), из чего логически следовало, что врач или медсестра проводят время в скуке и забвении.

Войдя в пахнущую клизмами и пилюлями медицинскую комнату, Полынцев понял, что не ошибся. На кушетке, с журналом в руках, полулежала симпатичная рыжая девица в белом с крестиком на кармане халате. Судя по колоритной глянцевой обложке, усыпанной фотографиями полуголых мачо, читала она отнюдь не «Медицинский вестник». Впрочем, упрекнуть доктора было не в чем. На столике лежали фонендоскоп и тонометр, в стеклянном шкафчике поблескивали пузырьки с лекарствами, на стене висел плакат по оказанию первой медицинской помощи. Все указывало на то, что к приему посетителей здесь основательно подготовились.

— Добрый день, — кашлянул Полынцев, оглядывая плакат, где один бесполый человечек оказывал медицинскую помощь другому. К слову, у последнего в нижней части живота зияла непристойная дырка. Видимо, какой-то остряк решил обозначить пол схематичного героя. Только имело ли это отношение к делу?

— Вы ко мне? — спросила девушка, поправляя не слишком длинный халатик.

— Да, к вам, если позволите.

— Слушаю вас.

Полынцев улыбнулся, желая расположить хозяйку к неформальному разговору.

— Смотрю, окно у вас настежь — не прохладно?

— Нет, — скупо ответила она. — Я вас слушаю.

Уловив строгие нотки в голосе собеседницы, он быстро переключился на служебно-деловой тон.

— Мне необходимо задать вам несколько вопросов. Представьтесь, пожалуйста.

— Нина, — сказала она, отбросив формальности.

Полынцев удивился резкой смене настроения и на всякий случай переспросил.