Антон Французов - Нешкольный дневник

— А что такое? — всполошился Виталик, пытаясь воровато припрятать деньги. Алексей этот ушлый маневр его приметил и начал вытаскивать пачку обратно. Хорошо, толстая пачка была, а то порвали бы деньги, тяни-толкаи доморощенные. — Откуда чего? Сррразу я тебе говорил, что надо было мочить твоего майора, мочить, и все тут! А то возьмет да ментам маяк-нет, сука! Вдруг очухается, и что тогда? А мертвые, сам понимаешь, не потеют.

Я рассвирепел и стал высказывать Виталику, что он, по сути, как был тюремной шавкой, так ею и остался. Пока мы с ним так мило изъяснялись, подъехали к коттеджу Нины Ароновны. Я перестал препираться, и хоть Виталик продолжал бормотать по моему адресу какие-то ругательства, я молчал. Огромный трехэтажный коттедж был освещен только с одного крыла, а второе тонуло в темноте. При виде этих темных, безжизненных окон холодным сжало сердце. Неосознанная, слепая тревога. Юлик еще не успел зарулить во двор, а я уже выпрыгивал на малом ходу и мчался к входной двери. Я промчался по коридору, время от времени натыкаясь на косяки, и ворвался в ярко освещенный холл. Тут на диване сидели три девчонки и курили. Меня они встретили смехом и словами:

— Рома, тебя Ароновна ждет.

— Просто мечется, и зад, и перед чешет!

— Ты уж ее хорошенько отбуравь, вознагради за долготерпение!

По тому, как громко они это выкрикивали, Нины Ароновны поблизости не было, и потому я на свой страх и риск спросил:

— Катька у себя? Павлова в смысле? Где она?

Девочки замолкли. Потом Ирка Куделина сказала:

— Ты знаешь, Рома, ее Ароновна уволокла. Злая, как сволочь. Потом Ароновна тут металась, а вот Катьку никто не видел.

У меня внутри словно что-то оборвалось. Я проскочил холл, заглянул в Катькину комнату. Она была пуста. В ванной мылась Ленка, Катина соседка по комнате. Я сорвал дверную ручку и ввалился внутрь, а потом отдернул занавеску и гаркнул в лицо нежащейся в ароматной пене Ленке:

— Катя где?

Она испугалась. Погрузилась едва ли не по самые глаза в пену и пробулькала: «Рома, а я не знаю. Я пришла, а ее не было. Я думала, она на вызов уехала. Я сама только что от клиента… вот, моюсь, вонючий черт…»

— Катя?!

Я выпучил глаза, и тут за моей спиной раздался тихий голос:

— Здесь я, Рома.

— Катька, что с тобой? — Я начал тормошить ее. — Ты что, опять под наркотой? Я же просил тебя быть в норме! Я же просил, чтобы ты была готова, как я за тобой приеду…

— Рома, ты меня обманул.

Она села в кресло и прикрыла рукой глаза. Я прикрыл дверь в ванную и сел прямо перед ней на корточки. У нее в лице ни кровинки. Губы бескровные, ненакрашенные, шевелятся беззвучно — будто сама с собой разговаривает и никого больше не слышит и не может слышать. Мне почему-то бросились в глаза ее хрупкие плечи, невесомо тонким платьем обтянутые. Запершило в горле от волнения. Не думал, что могу так волноваться перед девушкой, особенно если девушка эта — опытная, много повидавшая элитная проститутка. Непонятно к чему в голову полезли цифры Катиных гонораров последних лет, я подумал, а почему, собственно, она живет в этом пусть шикарном, но общежитии, а не имеет отдельной квартиры, все равно работает на заказах из центра. Ведь все звезды нашего досугового, а их было четыре или пять, одна за другой выехали из коттеджа. Две купили квартиры (одна — в Барселоне), две переехали на кладбище. Катя, образно говоря, оказалась как-то на промежутке между квартирой в Барселоне (Париже, Милане) и кладбищем.

К кладбищу, думаю, она все-таки была ближе. Кокаин, еще я узнал — морфий, от Фила Грека. Валиум, кваалюдес — она любила кидаться этими мудреными словечками. Это лее объясняло, почему у нее квартиры нет. За день иногда по полтысячи долларов уходило у нее на наркоту. И сегодня, наверно, угрохала неслабо, если у нее такое лицо было. «Ты меня обманул, Рома».

— Катя, ты совсем с головой не дружишь! Совсем…

— Ты меня обманул, — перебила, — ты не со мной должен был лететь, ты с Ароновной должен был лететь. Я слышала ваш разговор. Я Ароновне сказала, что все знаю. Она сказала, что да, сука, мы с ним улетаем в Париж А меня ты обманывал, нарочно говорил, чтобы я тебя не выдала. Ты что, Рома… разве я тебя выдам.

Я вцепился ей в плечи и затряс:

— Катя, Катя! Ты что, ну что ты! Быстрее, Катя! Мне все равно, что ты думаешь, что говоришь, ты очухаешься, а потом мы тебя вылечим. Катя, Катя!! Ну что лее ты говоришь, — у меня слезы по глазам текли, от нервов натянутых, от тревоги, от усталости текли, щека дергаться начала, — что же ты говоришь такое… ерунда, после будем говорить, в самолете, через час рейс, понимаешь? Я с тобой, с тобой! У меня деньги, билеты, паспорта… все! Не надо на бок заваливаться, Катя, не надо этих теней под глазами и заломанных рук!..

Я ей какую-то чушь нес. Раздавленные слова, беспомощные, от загнанного дыхания идущие. Говор™, за руки тянул, она, кажется, меня и не слышала, а я себя не слышал и нес, нес, пока не увидел. Не увидел, что в дверях стоит Нина Ароновна. Она, оказалось, все это время за дверью стояла, все слышала. А Катю — подослала. Хотела убедиться, сука, что я предал ее. Щеки у нее плясали, глаза в две щелки склеились, и такое зло оттуда сочится, что я на пол сел. С корточек-то. Плюхнулся, как жаба, а она, Ароновна, надо мной стала и говорит, руки в жирные боки:

— Ты, Роман, пидор. Говорила, и теперь повторю. Свалить хотел, сука? Подчистил кассу, по наводкам бабло склеил, теперь соскочить хотел? На другой рейс забронировался, гнида, и эту суку тоже подписал! Где бабки-то? — гаркнула страшно. — Где деньги?

Мне вдруг стало спокойно и жутко от ярости, сковавшей меня. Поднялся, только где-то глубоко внутри дрожала струна. Посветлело перед глазами, и единственным черным пятном была крашеная шевелюра Ароновны.

— Деньги здесь, — сказал я спокойно. Я еще договаривал это, но первая уже пачка полетела к ногам «мамы». — Я, Нина Ароновна, передумал. — Вторая пачка — в ее колено. — Я действительно уезжаю, но вы, Нина Ароновна, в мои планы не входите. — Третья пачка воткнулась в глубокий вырез ее платья и осталась лежать на подпертой корсетом мясной части ее тела.

— Да я тебя сдам с потрохами, сука! — зашипела она, но деньги начала подбирать, при этом ко мне приближаясь. — Та-ак не пойдет! Договор дороже денег!

— Это смотря каких денег, — сказал я, понимая, что делаю страшную глупость, но не могу удержаться от этой глупости.

Но мне сухо раздирало горло. Я вынул еще две пачки и бросил ей,-

— Вот твои пятьдесят тысяч, как было оговорено в наводке Шароева! Подавись!

Она бросилась ко мне и буквально вцепилась в шею ногтями, как разъяренная старая кошка, которую только что ошпарили молоком. На губах ее появилась пена, язык заплетался от ярости. Никогда бы не подумал, что Нина Ароновна способна в буквальном смысле перешагнуть через двадцать тысяч долларов (хотя первые три пачки она подобрала). Я ее отшвырнул и повернулся к Кате. Она, кажется, вобрала в себя жизни. Ее щеки порозовели, быть может, она поверила мне. Схватил ее за руку и поволок из комнаты, Нина Ароновна мертвой хваткой впаялась в ногу Кати, разорвала ногтями колготки и вцепилась так, что Катя завизжала от боли.