Анатолий Афанасьев - Против всех

В одном из видений появилась Анечка. Он ее прежде не знал: худенькая, большеглазая девушка с глазами, в которых застыло глубокое недоумение. Он сперва решил, что увидел самого себя в женском облике. Спросил на всякий случай:

— Ты кто?

Девушка улыбнулась:

— Третий раз знакомимся. Анечкой меня зовут. Я медсестра.

Егорка приподнял голову, оглядел палату. Ночник светился синим оком, на всех кроватях спали люди. Значит, ночь, и значит, явь.

— Какое сегодня число?

Анечка ответила. Присела на табурет рядом с кроватью. Разговаривали они шепотом, чтобы не потревожить других больных.

Егор пожаловался:

— Какие-то провалы в памяти. Никак не пойму, что снится, а что в действительности происходит. Про тебя подумал, снишься. Ты очень красивая. Я таких не встречал.

Анечка поблагодарила за комплимент и объяснила, что после такой травмы черепа, какая у него, многие обычно отправляются на тот свет, но у него, у Егорки, все плохое позади. Обошлось даже без операции. То есть ему крупно повезло.

— Повезло? — усомнился Егор. — Я читать не могу, строчки двоятся. Знаешь, как неприятно?

— Скоро все пройдет. Главное — покой и хорошее питание.

За разговором выяснилось, что Анечка учится на вечернем отделении на третьем курсе медицинского института, на дневной денег нет, да и смысла нет учиться на дневном. Все равно потом придется искать работу, а тут у нее богатая практика. Рассуждала она здраво и глубокомысленно. Егор признался, что и сам хотел уехать в Москву и уже подал документы на мехмат, но куда теперь с такой головой. Полы в университете мыть. Анечка опять его уверила, что все с головой наладится. Да и вообще, сказала она, для того, чтобы стать великим ученым, вовсе необязательно иметь мозг в полном объеме, достаточно половины, как, к примеру, случилось с Пастером.

— Родители у тебя кто? — поинтересовался Егор. Анечка смутилась.

— Мы из бедных. Отец и мать — оба в «ящике» работают. Зарплаты полгода нету. Говорят, скоро оборонку совсем закроют.

— Кто говорит?

— В газетах пишут. Зачем нам оборонка? На нас же никто нападать не собирается.

— И на что живете?

— Живем, ничего. Не всем богатыми быть.

— Ты про меня, что ли?

— Да нет, просто так… Конечно, с деньгами легче, но и бедность не порок. Верно?

— Ань, погляди в тумбочке, что там есть. Пожевать бы чего-нибудь.

Девушка обрадовалась.

— Говорила же, выздоравливаешь. Аппетит — самый верный знак. Погоди, я сейчас.

Убежала — и вскоре вернулась с термосом и чашками. Быстро накрыла на тумбочке поздний ужин: холодная курица, хлеб, сыр, масло. Сделала несколько толстых бутербродов. В чашку налила горячего чая.

— Из дома приношу. Мамина заварка, со зверобоем.

— Один не буду, — сказал Егор, хотя уже вцепился в бутерброд с куриным белым мясом. — Там еще коробка с шоколадными конфетами, достань.

Анечка поддержала компанию, попила чайку. Егорка умял почти все, что было на тумбочке. Уплетал за обе щеки с важным выражением лица. Анечка рассмеялась.

— Смотри не лопни.

У него глаза затуманились.

— Отвернись, пожалуйста.

Покряхтывая, слез с кровати, кое-как накинул на себя больничный халат. Самое удивительное, никто в палате не проснулся. Ночь принадлежала только им одним.

Пошли курить в ординаторскую. Вся больница спала мертвым сном. Анечка, пока брели по коридору, поддерживала его за талию, а Егорка обнял ее плечи.

От первой затяжки его повело, в голове загудели колокола. Но он не променял бы эту сигарету на все свои прожитые восемнадцать лет.

— Ань, у тебя есть парень?

— Наверное, нет.

— Ты ведь не девушка, правда?

— Какой чудной. Разве спрашивают об этом?

— Извини. Но ты любила кого-нибудь?

— А ты?

— До сегодняшней ночи — ничего подобного…

В паб (по-старому пивная) «Бродвейская гвоздика» Мышкин вошел около десяти вечера. До того помогал Тарасовне в магазине, с ней же перекусили на скорую руку. Прошло две недели с печального происшествия. Тарасовна каждый день напоминала: «Ну что, Харитон?» И он каждый раз отвечал: «Рано еще».

Сегодня решил, пора.

В пабе обстановка культурная. Стойка бара, как в голливудских фильмах, музыка, дым коромыслом. Много веселой, поддатой молодежи, но попадались и плейбои средних лет. В задних комнатах заведения можно было перекинуться в картишки и покрутить рулетку. «Бродвейская гвоздика» — один из центров ночной жизни Федулинска. Принадлежала она, как и прочие игорные точки, Бакуле Вишняку, бывшему секретарю Федулинского горкома партии. Правда, говорили, что управлять ему осталось считанные дни: Алихман-бек сильно давил на него. Вишняк пока упирался из последних сил, не хотел делиться, но уже отправил всю семью (две жены, три тещи и пятеро малолеток) за границу. Весь город с волнением следил за битвой титанов, подробности которой изо дня в день смаковала газета «Федулинская правда». Общественное мнение разделилось: Алихман-бек в случае переподчинения игорного бизнеса обещал пустить по городу бесплатный автобус; Бакула Вишняк, опытный партийный интриган, упирал на то, что он русскоязычный и, следовательно, ему ближе чаяния и нужды простых людей. Недавно Алихман-бек в последний раз предложил мировую из расчета пятидесятипроцентного дележа, но упрямый Вишняк по-прежнему артачился, накликая погибель на свою седую башку.

Оглядевшись, Мышкин направился к бару, где орудовал старый знакомец Жорик Вертухай. Тоже странной судьбы человек. Появился в Федулинске, как и Мышкин, неизвестно откуда, пару-тройку лет, до наступления всеобщей свободы, беспробудно бомжил на рынке, а теперь, пожалуйста, надел сомбреро и устроился барменом в фешенебельное заведение, косил под разбитного кубинца-эмигранта. Иными словами, Жорик являл собой наглядное воплощение американской мечты. Мышкину обрадовался.

— Какой гость, блин! — зашумел на весь зал. — Сто лет не видал тебя, Харитоша. Чего налить? Пива, водки? Пиво баварское, прямиком из Мюнхена. Да ты вроде уже на бровях?

— Кружку «Жигулевского», — попросил Мышкин.

— Зачем тебе эта моча? — загоготал бармен. — Шуткуешь, брат?

— Хочу «Жигулевского», — повторил Мышкин, сверкнув оловянным взглядом.

— Сей момент, сей момент, — Жорик мгновенно сбавил тон. — Понимаю, брат. Мне самому для души, кроме квашеной капустки, ничего не надо.

Из-под стойки выхватил зеленую бутылку, сдернул крышку, перелил в массивную, литого стекла пивную кружку.

— Пей, брат, на здоровье. Креветок дать?

— Заткнись! — Мышкин, пьяно петляя, отошел от стойки и бухнулся за ближайший столик, где расположилась компания из трех девушек и двух бритоголовых парней. Девушки были как на подбор, грудастые, полуголые и пьяные, а один из парней — как раз сборщик налогов Витек Жигалин.