Анатолий Афанасьев - Против всех

— В камере, товарищ подполковник.

— Что делает?

— Я так понимаю, отсыпается после пьянки.

— Давай его сюда… И слышь, сержант, улыбочку эту ехидную прячь, когда разговариваешь с начальством.

— Есть, товарищ подполковник.

Мышкин вошел в кабинет уверенно, будто не был задержанным, а, скорее, напротив, явился с жалобой. Коренастый, громоздкий, лицо помятое, с тяжелыми веками, пересеченное крупными морщинами, но глаза молодые, ясные, хотя одно с ледяным бельмом. Серьезный, конечно, мужчина, очень опасный, но про это подполковник давно знал.

— Садись, Харитон Данилович, — пригласил Гаркави. — В ногах правды нет.

— Благодарствуйте, гражданин начальник.

— Курить будешь?

Мышкин взглянул исподлобья, с пониманием.

— И за это спасибо.

Подполковник угостил его «Золотой Явой».

— Надо же, — удивился Мышкин. — И я их курю. Ваши ребята отобрали.

— Правила для всех одинаковые, Харитон Данилович… О чем хочу спросить. Картина преступления ясная, не в этом дело. Непонятно другое. Мы с тобой пожилые люди, чего нам баки друг другу крутить. Зачем ты поперся в этот притон? Солидный человек, вполне обеспеченный материально, почти женатый. У вас три магазина, точки торговые, землицы, слышал, прикупаете. Дом — полная чаша. А в этой «Гвоздике» одна шушера вьется. Чего ты там потерял?

— Бес попутал. Выпимши был.

— Это не ответ, Харитон Данилович. Я тоже выпимши бываю. Ляжешь с сигареткой возле телика, пивко под боком, внучок на пузо сядет — хорошо! А тебя, выходит, на молоденькое мясцо потянуло?

— Выходит, так. — Мышкин как бы смутился, прятал глаза. — Я ведь, Семен Васильевич, плохо помню, что произошло. Все в тумане. Сидел, вроде никого не трогал, ну, может, за дамочкой поухаживал… А этот на меня кинулся, здоровенный такой бугай. Чуть ухо не оторвал. Да их там целая куча, в клочья бы изорвали. У них железки всякие и стволы в карманах. Видно, Господь уберег. Как кружкой махнул — уж не помню. Не повезло хлопцу, просто не повезло.

— Все правильно излагаешь, — Гаркави кивнул одобрительно. — От суда откупишься задешево. Да при ваших с Тарасовной капиталах, полагаю, не дойдет до суда. Мелочевка… Но ведь есть другой суд. Парень на Алихмана работал, Алихман не простит.

Мышкин едва заметно улыбнулся, промолчал. Гаркави вздохнул.

— Ладно, это меня не касается… Но вот гляди, Харитон Данилович, мы одни с тобой, ничего не записываю, жучков нету, признайся по-дружески. Дальше этих стен никуда не пойдет. Зачем убил? Ведь кто ты и кто он.

— А кто я? — удивился Мышкин. Подполковник надул толстые щеки и глаза сожмурил в приятные щелочки.

— Не стоит, Харитон. У нас дружеский разговор, не допрос. За новыми ксивами прошлое не спрячешь, уж поверь. Документы у тебя чистые, сработаны на совесть, я проверял. Хоть на экспертизу посылай. Геологоразведчик, экспедитор, охотник, бродяга — может, все итак. Может, ты вообще самый честный человек, каких я встречал за всю жизнь. Не спорю. Верю. Но ведь и я, Харитон, недаром хлеб жую, общаясь с вашим братом. У тебя, Харитон, не в документах, на лбу клеймо. Такое клеймо не сотрешь, чересчур ярко горит. Для тебя такие, как Витек, вечная ему память, на один щелчок забава. Но это раньше было, в прежние времена. Нынче по-другому обернулось. Ты в глухом схороне, а они, Витьки эти самые, правят бал. Разве я не прав?

Мышкин затушил окурок в чугунной пепельнице.

— Сложно говорите, гражданин начальник. Не пойму, куда клоните?

— К тому клоню, что смута на дворе, — подполковник ухмыльнулся. — А в смуте трудно угадать, кто кому друг, а кто враг. Подумай, Харитон.

— Вы мне что же, сговор предлагаете?

— Почему бы и нет? С Алихманом тебе в одиночку не сладить, а я, глядишь, подмогну при нужде.

— Ошибаетесь, Семен Васильевич. Мне Алихман-бек дорогу не перебегал. Он оброк положил, мы исправно платим. Весь город платит, у меня претензий нету. Он в силе, без вопросов.

— Не хочешь откровенно? Да я и не надеялся. Я мент, ты преступник. Через себя не перешагнешь. Но все же, Харитон, запомни мои слова. Не Алихман страшен, а тот, кто за ним придет.

— С вашего позволения? — Мышкин потянулся за второй сигаретой, прикурил. Лед в его глазах чуток оттаял, и это было почему-то приятно подполковнику. — Чудной вы человек, Семен Васильевич. Слышал, что чудной, теперь сам вижу. Или кого боитесь?

— Боюсь, — признался Гаркави. — Иногда, знаешь, такое мерещится… Боюсь, выйду однажды утром из дома, а людей никого не осталось. Одни волки по улицам рыщут. Или кто похуже. Ты вон, вижу, крест носишь?

Мышкин поправил ворот рубашки.

— Ношу. Как одна женщина в Сибири повесила, так и ношу, — в голосе Мышкина проявилась легкая, домашняя хрипотца: сломал преграду умница Гаркави. — Она так говорила: антихриста ждете, а он давно уже здесь, между нами ходит неузнанный. Издалека его чуяла, как и ты, Семен Васильевич.

— Что же с ней стало, с той женщиной?

— Жива-здорова, надеюсь.

— Любил ее?

Мышкин, будто опомнясь, поднес ладонь ко лбу.

— Любил — не любил, какая разница… Ловко раскручиваешь, начальник, только напрасно стараешься. Я давно раскрученный.

— Все же хорошо поговорили.

— Хорошо, — согласился Мышкин. — Но хорошего помаленьку…

Подполковник вызвал дежурного, приказал отвести задержанного…

В камере кроме Мышкина еще пять человек: трое алкашей неопределенного возраста, сизых, как ранние помидоры на грядке; дедок, стыривший у соседки из сарая велосипед, и маньяк-приватизатор Генка Чумовой. Маньяк примечательный, известный всему Федулинску. Его держали то в областной пересылке, то здесь, в КПЗ, то в психушке, но нигде не находили ему постоянного применения. Подержат — и отпустят до нового случая. История его такова. Был нормальный человек, оборонщик, работал чуть ли не начальником отдела, нарожал детей, защитил докторскую, но начитался, видно, газет, насмотрелся телевизора, и однажды в голове у него что-то заклинило. Лег спать здоровым, а проснулся — приватизатором. Решил, раз капитализм построили и все теперь дозволено, то при небольшом старании и ему кусок обломится. Придумал Гена, тогда еще Чумаков, хитрую штуку. Собрал все сбережения свои и жены в кучу и подкупил мелкого клерка из мэрии, который спроворил ему солидный документ со всеми печатями и необходимыми подписями. По документу выходило, что гражданин такой-то и такой-то, то есть сам Чумаков, на законных основаниях, на конкурсной основе приобрел в личную собственность водонапорную башню на территории опытного завода, снабжавшую, кстати, артезианской водой половину Федулинска. На праздник 8 Марта пробрался на территорию башни, вывесил на ней самодельную табличку: «Частное владение» и с помощью заранее завербованного за две бутылки водки истопника Демьяна Заколюжного отключил систему водоснабжения. Затем по телефону передал городским властям требование внести немедленно арендную плату в размере ста тысяч долларов, грозя в противном случае штрафными санкциями за каждый просроченный день. На связь с рехнувшимся приватизатором вышел лично мэр Масюта и попытался урезонить безумца.