Станислав Родионов - Расследование мотива

Рябинин почувствовал давящую боль в плече и скинул гирю, про которую забыл.

— Сергей Георгиевич, — размашисто вошёл Петельников, — прибыл доложить.

Он сел, вытянул ноги и положил их на соседний стул: куртка нараспашку, кроваво-красный галстук схвачен косоватым узлом, кремовая рубашка на груди волнами, коричневые искристые брюки заляпаны внизу свежей грязью, но всё это живописно соединялось во что-то единое и законченное. В плотных губах и суховатых скулах чувствовалась обузданная сила и собранность.

— Закури сразу трубку, а то потом будешь её начинять три часа.

— Сначала он шёл, — невозмутимо извлёк трубку Петельников, — и потом шёл долго и упорно, как верблюд в пустыне. Добрался до проспекта Космонавтов, зашёл на почту, вышел, дотопал до…

— Сколько пробыл на почте? — перебил Рябинин.

— Самое большое минут пять. Значит, дотопал до дома номер семьдесят три, огляделся и нырнул в крайнюю парадную. Сразу же вышел, сел в автобус и уехал. Вот и всё.

— Дальше.

— Что дальше?

— Вадим, не хитри. Что ж ты, повернулся и ушёл?

— Я побродил вокруг дома.

— Очень интересно, — восхитился Рябинин. — Мегрэ бы тоже так сделал.

— Мегрэ обязательно бы спустился в подвал, в угольную яму и залез в помойку.

— А вот Шерлок Холмс зашёл бы в жэк, как в более надёжный источник информации.

Со стороны могло показаться, что они даже поругиваются. Но они знали, о чём говорили. И пристрастие к разным литературным героям, и подтрунивание над деятельностью друг друга, которое испокон веков существует между следователями и оперативниками, и многие годы совместной работы, и взаимная симпатия — всё было в этом разговоре, и только они знали, где дело, а где пикировка.

— Что делать в жэке? — удивился Петельников.

— Ну хотя бы спросить, сколько этажей в доме.

— По этой лестнице пятнадцать квартир, — затянулся трубкой инспектор.

Рябинин не удержался от довольной улыбки — работать с Вадимом было легко.

— Вот только зря ты трубку куришь, слишком дешёвое подражание. Интересно, дом комбинатский?

— Я никому не подражаю. Это просто совпадение, что мне нравится трубка и я инспектор уголовного розыска. Дом некомбинатский.

— Трубка у детективов всем приелась, как мне компот из сухофруктов. Интересно, работники комбината в доме живут?

— А если бы я курил сигареты, как все, они бы не приелись? Не живут, и никогда на комбинате никто не работал.

— Вадим, давай список жильцов, который ты получил в жилконторе.

Петельников сначала выкатил на следователя притворно-удивлённые глаза, а потом засмеялся и достал из широченного кармана листов пять с подробными данными о жильцах всех пятнадцати квартир.

Рябинин мельком пробежал список:

— Сколько времени Ватунский был в парадной?

— Вошёл и вышел.

— Давай свои умозаключения.

— Ну, это уж работа следователя — сидеть и делать умозаключения. Моя работа — искать. Сыщик я.

— Давай-давай, не хитри.

— По-моему, он шпион. Только вот не знаю, какой разведки.

— Ну а серьёзно?

— Не застал дома. Причём этот человек живёт на первом этаже.

— Есть и второй вариант.

— Какой же? — удивился Петельников. — За это время можно было только дойти до двери первого этажа, позвонить и уйти.

— Боже, — воздел руки к потолку Рябинин, — вразуми отрока из уголовного розыска, который забыл про почту!

— Думаешь, опустил записку в почтовый ящик? — Петельников посмотрел на следователя каким-то другим взглядом.

— Конечно.

— Выходит, он не хочет встречаться с этим человеком?

— Не обязательно, Вадим. День-то рабочий. Возможно, тот человек на работе. Тот человек, тот человек… — И Рябинин начал высматривать того человека в списках, среди семидесяти восьми строчек с фамилиями, именами и годами рождений.

Петельников внимательно разглядывал носок своего ботинка. Рябинин знал, почему он разглядывает: как и большинство энергичных, целеустремлённых людей, Вадим был слегка самолюбив.

— Бегаешь по городу высунув язык, — сдержанно начал он. — Так и отупеть недолго.

— Пустяки, — оценил его самоуничижение Рябинин. — Неважно, зачем он заходил, — важно, что в этом доме живёт человек, которого он скрывает от нас.

— С Ватунским продолжать оперативную работу? — помолчав, спросил инспектор.

— Не стоит, Вадим. Неудобно.

— Как это «неудобно»? Если возбуждено уголовное дело…

— Не забывай, что он сам признался, когда мы, как практиканты, уже хотели уезжать.

— Вскрытие бы этот кровоподтёк обнаружило, да и соседи бы кое-что рассказали.

— Возможно. Но человек поступил честно и имеет право на ответное благородство.

— Зато теперь он, Сергей Георгиевич, неблагородно скрывает мотивы преступления.

— Это верно, — вздохнул Рябинин. — Но мы не знаем, почему он это делает. А вот в доме, Вадим, поработай. Может, ещё оперативников подключить?

— Один управлюсь, — буркнул инспектор, встал и запахнул куртку.

Легче всего допрашивать сплетников, хотя это и неинтересно, как получать незаработанные деньги. Труднее всего допрашивать человека, судьба которого зависит от его же показаний.

Уже час перед Рябининым сидел Шестаков, друг Ватунского, элегантный мужчина с бледным вытянутым лицом. Он бегал взглядом по стенам кабинета и на ясные вопросы отвечал кругленькими абстракциями, словно таскал изо рта обсосанные леденцы. Шестаков не был сплетником, и его судьба от этого допроса не зависела.

— Вы не хотите давать показания? — спросил Рябинин, когда Шестаков минут пять мямлил о принципиальной невозможности понимания человека человеком.

Он слегка порозовел:

— Почему же? Я не молчу.

— Вы не ответили ни на один вопрос. Я понимаю, почему вы умалчиваете. Но закон и совесть вас обязывают. А если не хотите, то нечего и время тянуть…

— Можно отказаться от допроса? — сразу оживился Шестаков.

— Нет, нельзя.

— А если откажусь, что будет?

— Я составлю протокол, и вас привлекут к ответственности за отказ от дачи показаний.

— Но я не отказываюсь, — уточнил он.

Глупее вести допрос было некуда. Пугать свидетеля судом так же бессмысленно, как подпиливать ножки у своего стула. Ведь стоит свидетелю сказать: «Ну и судите» — и следователю ничего не остаётся, как или действительно его привлекать, или начинать допрос сначала. Но привлекать свидетеля — значит отказаться от источника информации и вывести его из дела на радость обвиняемому.

Допрос не получался — бормотание и необязательные фразы, как в очереди к пивному ларьку. И Рябинин знал — почему.

О допросах написаны десятки брошюр, книг, диссертаций, где всё разложено по ящичкам, как конфеты в магазине. Можно о допросе узнать всё — от норм уголовно-процессуального кодекса до психологии свидетеля, от манеры следователя держаться до способа фиксирования показаний. Но никто не писал о главном — о том, что следователю нельзя допрашивать в спокойном состоянии, когда на душе его тихо, как в осеннем поле. Допрос — это вспышка энергии, горячую плазму которой должен почувствовать свидетель. Состояние следователя сродни творческому накалу, когда сначала ничего не идёт, до тошноты от самого себя и листа белой бумаги, но вот что-то мелькнуло, где-то внутри щемяще запело в предчувствии радости — и свидетель стал другим, в его бормотании блеснул смысл, вопросы стали ложиться метко, по-снайперски, и вот уже совсем отхлынул мир, и ничего не осталось, кроме свидетеля, словно залитого раскалённым светом «юпитера», кроме его слов, каждого его тайного вздоха, которого не слышно, а едва видно, и вдруг — вдруг, как незримая связь между приёмником и передатчиком, вспыхивает между ними интуиция, когда следователю достаточно дрогнувшей щеки, скользнувшего взгляда или перепада интонации.