Станислав Родионов - Аффект

В этом письме его полное имя уже не казалось холодным. Оно согревалось текстом, вернее, чувством. Да и что значит «холодное»? На бумаге холодное, а нужно слышать, как его произносит женщина.

«Какой дурак придумал, что время идёт быстро? Какой-нибудь физик. Может быть, их фотоны бегут и быстро. Стоит время, Николай, на одном месте — ведь прошло только восемь месяцев. Ты вот спрашиваешь, что я делаю? Работаю и жду. Жду и работаю. В театр не хожу. В кино бываю редко. Чаще смотрю телевизор. Научилась вязать. Может быть, свяжу тебе пуловер. Жизнь, как у старушки. Нет-нет, не уговаривай, развлекаться я не буду. Развлекаться будем вместе. Вот только бы время дурацкое побежало скорее. Ведь что ему стоит, Николай, вдруг сорваться с места и пронестись оставшийся кусок со скоростью света, а?»

Рябинин улыбнулся. Интересно, каких людей больше: которые торопят время или которые просят его остановиться? И какое желание бывает у человека чаще: понукать время или просить его замереть… Последние люди — счастливые. Глупость: и первые счастливые. Да ещё и неизвестно, кто счастливее, потому что счастье, которого ждёшь, всё-таки чуть лучше того, которое приходит. Марина в этом убедилась.

«Ровно половина точка целую триста шестьдесят пять раз Марина».

Чего половина? Ах да, прошёл год. Но Марина ошиблась на один поцелуй — год был високосным. Всё-таки телеграммы принимают любого содержания.

«Николай, ты пишешь, что никак не можешь меня представить. Тогда слушай и вспоминай. Высокая, выше многих женщин и даже мужчин, особенно которым за сорок. Бухгалтер меня зовёт акселераткой. Не худая и не толстая, нормальная, средняя. Ну, может быть, упитанная. Мужчинам такие нравятся. У меня пышная грудь, и опять-таки те же самые мужчины на неё поглядывают. Да-да, поглядывают, но и только. Глаза у меня большие, тёмные и, как ты говорил, призывные. Но они никого, кроме тебя, не призывали. Губы полные и яркие без краски. Парик без тебя не ношу, сделала короткую французскую стрижку. Вот такая я. Интересная, видная и модная. И я этим горжусь, горжусь, что у тебя такая жена. И ты гордись…»

Неясно, почему мужчины поглядывали на грудь, а, скажем не на лицо. Такие мужчины или такая грудь? Видимо, красивая женщина. Могла себя и переоценить.

«Сегодня у меня дурашливое настроение. Может быть, потому, что осталось восемь месяцев. На работе хохотала, дома хохочу… Как шампанского напилась. Хохочу и хохочу. И боюсь — не заплакать бы. После сильного смеха всегда хочется плакать. Нет, буду смеяться! Хочешь стишок:

Поверь, что дважды два — четыре.

Поверь, что круглая земля.

Поверь, нас только двое в мире.

Поверь, что я люблю тебя.

Николай, я просто дурачусь. Почему? Да потому, что ждать всё трудней и трудней. Я как бегун на последних метрах…»

Да, последние метры самые тяжёлые. Рябинин тоже бегал на эти дистанции и Марину понимал хорошо. Но ведь последние метры и самые сладкие. Виден финиш.

«Поздравляю днём рождения сто семьдесят четыре поцелуя Марина».

Рябинин представил, как ломала голову телеграфистка: почему сто семьдесят четыре? И всё-таки длинные разлуки бесчеловечны — второй день рождения врозь. Много ли их отпущено человеку-то, этих дней рожденья…

«Николай, видела тебя сегодня во сне. Бывают такие сны, что ничего отчётливого нет, а просыпаешься от страха или грусти. Было твоё лицо, где-то в траве или кустах. Ты смотрел на меня, и всё. А мне сделалось тяжело-тяжело. И весь день сегодня тяжёлый. Иногда мне кажется, что я отношусь к женщинам, которые больше любят думать и мечтать о счастье, чем держать его в руках. А ведь главное-то удержать, да цепко, как мы держим, например, сберегательную книжку или мужа. Не о том пишу, Николай… Настроение у меня сегодня болотное… Кстати, оставляешь ли ты себе денег? Последний перевод получила…»

Чудесное сравнение: держать счастье цепко, как сберегательную книжку. Эта молодая Марина ещё не знала, что у счастья есть гениальнейшее свойство: уходить от людей, которые с одинаковой цепкостью держат и его, и сберегательные книжки. Но сейчас Рябинина интересовала только одна сторона — любовная. И, видимо, зря, потому что конфликт мог вспыхнуть и на материальной почве.

«Николай, а помнишь тот день, тот вечер и ту ночь, когда ты впервые положил руки на мои плечи. Я тогда так устала. Мы ходили в кино, бродили по городу, катались на лодке… А когда ты прикоснулся, я сразу потеряла остаток сил. Ты нёс меня. Потом твои губы ну прямо бегали по моему телу, а когда коснулись живота и побежали…»

Рябинин воровато оглянулся в своём одиноком кабинете. Следователь имеет право читать любую переписку. Даже секретную, даже интимную. И всё-таки ему стало не по себе, словно без стука распахнул незапертую дверь, за которой вскрикнула женщина. Однажды в бассейне он вылез из воды и прямёхонько протопал в женскую раздевалку — визг девушек ударил по ушам. В него даже бросили губкой. Потом долго объяснялся, что без очков не видит — минус девять. Вот и сейчас — как заглянул.

Рябинин сложил письмо — всё ясно и так. Никаких ссор и никаких размолвок. Вот только последнее письмо…

«Последнее письмо, Николай. Всё, больше не пишу, да и дойти не успеет. Теперь считаю часы. Я буду стоять в аэропорту не с толпой, а в стороне. А вдруг ты забыл моё лицо? Знаешь, в чём я буду? Если прохладно, то на мне увидишь шерстяной синий костюм; в нём я, как королева. Если пойдёт дождь, то буду без зонтика, с непокрытой головой, в голубом плаще (мне же идёт синее и голубое). А если будет тепло, то надену своё любимое, красное. Буду краснеть в стороне от толпы, как пышная пиониха…»

А он её ударил кулаком в лицо.

Когда Марина Вересова вошла в кабинет, Рябинину захотелось, чтобы она поскорее села. При ней ему лучше не вставать.

Он стеснялся женщин, которые были выше его ростом, а таких женщин с каждым годом появлялось всё больше. Они царственно шли навстречу — молодые, в макси, и от этого совсем уходящие в небо, — и никому не уступали дорогу по праву молодости и акселерации. Тогда Рябинин злился, ибо не терпел спеси. Да и чем гордятся: телом. Ему казалось неестественным, когда женщина выше мужчины, и в этом он видел забавы природы, которая пошучивает от нечего делать.

— Садитесь, — предложил он.

Но и сев, Вересова была повыше его. Рябинин распрямился, подтянулся, нагоняя миллиметры.

— Ну, причину вызова знаете, — констатировал он.

Вересова чуть шевельнулась.

Обрисовала себя она в письмах правильно. Рост и для мужчины приличный. Тёмные глаза и синие веки. Парик теперь носила — кудлатый шатёр нежно-жёлтого цвета, раздёрганный ветрами. Лицо крупное, немного полноватое, с белой припудренной кожей. И грудь, на которую смотрели мужчины и на которую мельком глянул следователь.