Станислав Родионов - Тихие сны

Когда схлынула очередная толпа, свидетельница взяла на колени свою опухшую сумку и вынула шуршащий свёрток с доброй дюжиной бутербродов.

— Ешьте, товарищи…

Леденцов воспрял:

— Мы не сэры и не паны, не нужны нам рестораны.

После трёх часов напряжённого сиденья, да на осеннем воздухе, пахнувшем водой и остатками полыни, бутерброды с подсохшим сыром казались изысканной едой. Себе она взяла один, тоненький.

— Это почему же? — удивился Петельников.

— Без чая не могу, изжога.

— Гастрит, — заключил Леденцов. — Картофельным соком со спиртом лечить не пробовали?

— Нет. Помогает?

— А чистым спиртом?

— Что вы…

— А пыльцой орхидеи с мёдом и со спиртом?

— Впервые слышу.

— А точёными когтями летучей мыши?

— На спирту? — засмеялась она.

— Спасибо, Иветта, — сказал Петельников, доев бутерброды. — Население нас подкармливает, а мы… Батарею починить не можем.

В конце концов, они не знали, зачем приходил сюда Катунцев. Может быть, квартиру ему дают в этом голубом массиве. Жена тут первая живёт… Любовница… Родственники, знакомые, приятели — все те, кому он хотел бы рассказать о своём горе, да не решался. И как им пришло в голову связать преступницу с Катунцевым? Не проще ли допросить его, зачем и почему он сюда ходил? И теперь уж Петельникову мысль о проверке легковых автомобилей не показалась столь невыполнимой — чем сидеть у этой лужи. Да ведь Иветта и с машиной могла ошибиться.

— Как вам показалась оперативная работа? — спросил её Леденцов.

— Упаси боже.

— А оперативные работники?

— Ага… Вы про себя?

— Я про товарища капитана.

— В себе-то он не сомневается, — вставил Петельников.

С погодой им повезло. Дождя не было, но сырой воздух — наверное, от этой лужи — пронизывал плащи, как бумажные. Мешало другое — ранняя темнота. От неонового фонаря, высокого и яркого, посвинцовела лужа, морозно побелел асфальт и помертвели их лица. Иветте приходилось всматриваться из последних зрячих сил.

— Расскажите что-нибудь, — попросила она Леденцова в очередное безделье.

— Значит, так: граф убил графиню, само собой, графином по голове…

— Нет, вы про вашу работу…

— Можно. Брал я однажды в «Европейской» Веру-Лошадь…

Он умолк, пропуская человек десять с пришедшего трамвая.

Иветта тихо обмерла и успокоилась, никого не узнав.

У последней женщины была под мышкой крупная и длинная коробка.

Петельникову показалось, что об этой женщине он что-то знает. Нет, видит её впервые. Его память столько вместила мужчин и женщин, что могла вытолкнуть на свою поверхность что-нибудь далёкое и похожее. В коробке что — кукла? И белый плащ — много ли женщин в белых плащах…

Видимо, он сделал какое-то движение в её сторону, потому что Леденцов вскочил и мгновенно оказался рядом с женщиной:

— Скажите, который час?'

— Двадцать минут десятого, — сердито буркнула она, обходя инспектора.

Но Леденцов уже вновь стоял перед ней, приветливо улыбаясь:

— Закурить не найдётся?

Петельников тоже подошёл, но ему мешала тень от леденцовской головы, павшая на её лицо. И когда она шагнула вбок, отрываясь от неожиданного препятствия, Петельников её увидел. Крупные скулы… Крупные зубы хорошо видны, потому что она приоткрыла рот, намереваясь сказать или закричать. В ушах серьги… И белый плащ… Он видел эту женщину. Да нет, не видел. Читал: её приметы написаны рукой Рябинина на бумажке, которая лежит у инспектора в кармане. Женщина из сна потерпевшей…

— Ребята, не хулиганьте.

И тут она увидела Иветту Максимову, немо стоявшую у фонарного столба. Гримаса, похожая на оборванную улыбку, метнулась от губ женщины к скулам. Она ещё сделала шаг вбок, к луже, но вдруг бросила коробку на асфальт и побежала к голубым домам. Она неслась, оглашая холодный воздух цокотом каблуков. А рядом шёл Петельников своими полутораметровыми шагами.

Из дневника следователя.

Иринка, как дочь юриста, иногда задаёт социально-юридические вопросы. Как-то спросила, что такое налог за бездетность…

Налог за бездетность — это денежное наказание супругов за обездоливание самих себя, за добровольный отказ от счастья. Разумеется, так я подумал, — не могу же сказать, что есть люди, которые не любят детей. Поэтому начинаю говорить про таких теть… Но она, уже имея кое-какие представления о деторождении, поняла сразу:

— А-а, это такие тёти, у которых в животе всё перебурчилось.

И тут же другой вопрос про отпущение грехов. Тут уж я попотел. Попробуй-ка объясни ребёнку, что такое грех, исповедь, духовник…

Она терпеливо выслушала.

— Пап, а теперь юридические консультации?

И опять горела поздняя лампа — только без Петельникова, который после обыска ринулся по адресам знакомых этой женщины. Рябинин смотрел в её лицо прищуренными и злыми глазами, стараясь этой злости не выказывать, да и понять стараясь, откуда она, злость-то, которой у следователя не должно быть даже к убийце. Злость из-за ребёнка — не нашли его в квартире… И Рябинину хотелось не допрос вести, а оглушить её криком: «Где девочка? Где?»

— Ваша фамилия, имя, отчество?

— Дыкина Валентина Петровна.

— Год рождения?

— Тридцать четыре мне.

— Образование.

— Восемь.

— Кем работаете?

— Кладовщицей.

— Судимы?

— Нет.

В белом плаще, скуластая, крупные зубы, серьги… Всё по сну. Нет, не всё. Губы не тонкие. Но сейчас они броско накрашены, а без помады могли сойти и за узкие. Хорошая фигура, сильное тело — в кабинетике медленно устанавливался запах духов с лёгким привнесением женского пота, ничуть не портящего запаха духов. Тёмные глаза смотрят неотводимо. Это с чего же?

Любой допрос требует обстоятельности. Да ведь придёшь к человеку по делу и то начинаешь с погоды. Поэтому Рябинин говорил с воришкой сперва о его жизни, с хулиганом — о его детстве, с убийцей — о его родителях… Ну а с чего начинать допрос женщины, укравшей ребёнка? С любви, с мужчины, с её здоровья?

— Ваше семейное положение?

— Одинокая.

— Замужем были?

Она улыбнулась — видимо, она считала, что улыбнулась. Её лицо, почти круглое, странным образом заострилось и на миг как бы всё ушло в редкие и крупные зубы. Так бы ухмыльнулась щука, умей она ухмыляться. И Рябинин понял — была замужем.

— Ну, была.

— Неудачно?

— Неужели удачно? Придёт ночью пьяный и пересыпает брань сплошной нецензурщиной. А то заявит: «Всех ночью перережу». Не знаешь, как его и понимать.

— Развелись?

— Милиция развела.

— Почему милиция?

— Прихожу домой, а вещей нет. Следователь протоколы снимает, обокрали нас. Якобы. Муженёк все вещи увёз к приятелю, чтобы по суду со мной не делиться. И сам вызвал милицию.