Кирилл Казанцев - Авторитет из детдома

– А вы кем ему приходитесь? – спросила женщина, строго посмотрев на нее поверх очков.

– Дочь, – с волнением произнесла Тамара.

Женщина защелкала пальцами по клавиатуре, посмотрела на монитор.

– Второй этаж, реанимация. Двадцать третья палата. Только белый халат набросьте – без него вас туда не пустят, – она показала пальцем в сторону гардероба.

Накинув халат, Тамара поднялась по ступенькам, каждую минуту ожидая появления Леонида, но его все не было. Нашла нужную палату. Дежурившая на этаже медсестра сказала – на свидание у нее десять минут, не больше. Пациент очень слаб, и к нему вообще нельзя пускать посетителей. Но для нее, как для дочери, она сделает исключение.

Тамара перекрестилась, собралась с духом и зашла внутрь. В четырехместной палате царил полумрак. Она минуту постояла, привыкая к темноте. Три из четырех кроватей были заняты молодыми парнями. У одного была перебинтована голова. Второй был забинтован весь, как мумия, и слегка стонал сквозь сон. Третий был совсем молодой, лет семнадцати, к его вене была присоединена капельница, тонкие трубки тянулись из-под простыни к аппарату, еще пара исчезала у больного в ноздрях. Тамару пробил озноб от беспомощности перед лицом таких страданий. Ближе к окну лежал мужчина в годах. Худоба и изможденный вид делали его почти стариком. Глаза больного были закрыты, в венах на руках торчали иглы, по которым из прозрачных трубок поступали лекарства. Рядом, возле головы, попискивал, мигая лампочкой, какой-то аппарат. Тамара подошла к лежащему и несмело прикоснулась к его руке – она была прохладной, сквозь истончившуюся кожу рельефно проступали кровеносные сосуды. У больного дернулась щека. Он с трудом разлепил веки и посмотрел на незнакомую девушку.

– Здравствуйте, – тихо прошептала Тамара.

– Сестричка?

– Нет, я не медсестра. Андрей Иванович?

Мужчина внимательно присмотрелся к незнакомой посетительнице. По имени-отчеству он уже даже и не помнил, когда его в последний раз называли. Тем более что знали его имя всего несколько человек. Круг общения его ограничивался бывшими зэками, которые кроме как Индусом не называли.

– Мы знакомы? – спросил Индус настороженно.

– Нет, мы, возможно, и виделись, но так давно, что это уже не в счет. Вы можете мне ответить на пару вопросов?

– Не знаю. Смотря каких.

Тамара сглотнула подступивший к горлу комок и рассказала мужчине все, что недавно узнала сама от Леонида и что успела прочесть в украденных им документах.

– Да, девочка. Это все – правда, святая. И про жену мою, пусть ей земля будет пухом. И про меня.

У Тамары от волнения перехватило горло – она попробовала набрать в грудь побольше воздуха, но вместо этого просто разрыдалась. Столько боли, одиночества и несправедливости она испытала в этой больничной палате. Ей было жаль себя, жаль этого мужчину, почти одновременно потерявшего жену и дочь, потерявшего саму жизнь – на зонах и в тюрьмах. Ради чего?! Жаль свою бедную мать, которую, она только теперь поняла, все-таки помнила. Тамара пыталась остановиться и не могла, достала из сумочки салфетки, громко высморкалась. А старик с глубокой печалью смотрел на нее, и в черных его глазах стояли слезы.

– Папа, – рыдая, выдавила из себя девушка, гладя его по впалой груди, по морщинистым щекам, пытаясь выучить и запомнить этого родного для себя человека. Ей хотелось броситься ему на шею, обнять по-настоящему, но девушка очень боялась причинить ему хоть малейшую боль – по лицу было видно, что Индус невыразимо страдает.

На самом деле старый вор действительно очень страдал – и не так от физической боли, как от жгучего стыда перед этой красивой молодой девушкой. Его испепеляла мысль, что он, ее отец, не видел первых ее шагов, не водил в первый класс, не помогал решать задачки… Да мало ли что еще делает настоящий отец? А он – кто он такой? Преступник, одинокий, лишний на этом свете старик, который никому не принес счастья, да и сам себе – в тягость.

– Дочка. Мне так больно. Я так виноват перед тобой – и нет мне прощения. Но… – Индус пожевал губами и пристально посмотрел дочери в глаза. – Ты единственная, кого я могу об этом попросить. Отключи, пожалуйста, аппарат, – он показал глазами на устройство поддержания жизнедеятельности организма над головой. Тамара, сидевшая на краю кровати, резво вскочила.

– Папа, нет! Никогда! Я не могу, я не буду! – девушка стояла у изножья кровати, изо всех сил вцепившись в железную перекладину, ее трясло от ужаса и пережитого стресса.

– Все равно мне осталось недолго, дочка. Прошу тебя. – Индус протянул к ней руку, прикрепленная к вене капельница тонко задрожала.

Тамара попятилась от него, как от призрака, врезалась в кровать с пареньком, заревела во весь голос и, всхлипывая и сморкаясь, выбежала из дверей больницы. Шатаясь от пережитого шока, она прислонилась спиной к ободранной стене и в бессильной ярости заколотила по ней кулаками. Слезы текли по обращенному к небу лицу. Внезапно чьи-то сильные руки обняли ее и прижали к широкой груди, девушка начала задыхаться, пытаясь вырваться. И заплакала еще горше, со всхлипами, что-то гневно выкрикивая в тонкий шерстяной свитер, куда утыкалось ее раскрасневшееся мокрое лицо.

– Ну-ну, успокойся, девочка моя бедная, хорошая моя, любимая моя! – эти слова нашептывал ей прямо в ухо знакомый голос, большая рука гладила ее по волосам, как ребенка, и Тамара почувствовала, что начинает понемногу приходить в себя. Она подняла глаза и увидела над собой лицо Леонида. Он смотрел на нее с тревогой, любовью и нежностью.

– Вот гад, вот же прегадкий, мерзостный, пакостный, вонючий гад! – Тома забарабанила кулаками по мокрой от собственных слез груди. – Ты все наврал! Ты ведь обещал – и не пришел! Ты обещал, что будешь со мной, а сам не пришел! А он хотел, чтобы я его убила – вот так, взяла и убила папу! – девушка снова впала в истерику.

Фокусник незаметным движением перехватил ее руки, обнял и резко притянул к себе. Нашептывая, как заклинание, и покрывая мокрое лицо поцелуями:

– Тише, тише, родная моя, любимая, я же приехал, я с тобой, я теперь всегда буду с тобой, верь мне – я же маг и чародей, разве нет? – Леня легонько щелкнул пальцем по распухшему от слез носу. Тамара размазала рукой потеки туши и икнула. – Эко вас, барышня, торкнуло! – с легкой насмешкой сказал Фокусник и театральным движением достал из ее кармана небольшую флягу. – На, подкрепись – полегчает. – Тамара, доверчиво, как олененок, косясь на Леню, сделала два больших глотка. Закашлялась и скривилась.

– Жжется!

– Потому что коньяк, он всегда жжется. Зато через минуту станет тепло и спокойно, – улыбнулся примирительно.

И действительно – Тамара вдруг почувствовала необыкновенный покой и тепло, медленно расплывающееся по телу.