Марианна Баконина - Смерть на выбор

Ассасины — исмаилиты — раскольники — мятежники. Если можно именовать мятежом благородное решение вернуться к истокам. Как правило, желание испить водицы из незамутненного позднейшими наслоениями родника веры посещает правдоискателей или честолюбцев.

Кем был Исмаил, сын шестого имама из рода Алидов? Кем был сын Джафара ас-Садика? Он должен был после отца стать главой общины, но любил вино. Вино — запретное и манящее. Греховный веселящий напиток.

Гневливый отец отрекся от старшего сына, лишил пьяницу наследства.

Только сам ли Исмаил, люди ли к нему близкие пропили отнюдь не весь ум и не всю изворотливость. Была изобретена лукавая формула: имам из рода Али — непогрешим просто потому, что непогрешим. А значит, питие хмельного не может осквернить его. А значит, вино ему дозволено.

Пьющий Исмаил не дожил до полной победы или до полного раскола — как кому больше нравится. Имамом стал его старший сын — Мухаммад.

Так раскололи раскольников-имамитов. Исламские партии плодились и размножались.

Нина вздохнула. Атмосфера приготовленной, для нее (или не только для нее?) темницы располагала к воспоминаниям, сами собой в голову приходили предания из старины глубокой.

Утро ислама. Восьмой век от Рождества Христова. Чуть более ста лет минуло после Хиджры — переселения пророка Мухаммада из Мекки в Медину. Юность веры. Пора горячих споров и свершений. Счастливые времена для борцов за справедливость и для авантюристов.

Через сто пятьдесят лет после прихода в этот мир Сына Божия Иисуса христиане наслаждались гонениями и упивались мученичеством. Вера их крепла под пытками и в катакомбах.

Пророк, родившийся в год 570-й, проверял своих последователей в боях. Уверовавшие, осознавшие, что «нет Бога кроме Аллаха и Мухаммад пророк его», купались в победах. А где победы, там споры. Споры о вере.

Христианские, ничуть не менее жаркие, раздоры тоже пришли тогда, когда проявилась сила.

Потому что сила и лишь сила нужна тому, кто жаждет власти для себя, и тому, кто ищет правду, чтобы потом раздать ее окружающим, раздать очень часто силком.

Силой были и исмаилиты. Их было не много, но они держали в страхе города и страны. Их боялись власть имущие. Исмаилиты воспитали ассасинов.

Только зачем она должна рассказывать об этом меднолицему Рустаму? Он вполне мог бы найти все необходимые сведения в учебнике или в монографии по исламу.

Странной казалась мысль о том, что прекрасно говорящий по-русски, нарядившийся в национальные рубаху и шаровары тюремщик своего рода извращенец и хочет прослушать лекцию по исламоведению именно в темнице. Причем больное воображение продиктовало совсем странную причуду — что читать ее должна белокурая дочь франков. Мысль была настолько дикой, что поначалу Нина отвергла ее как неконструктивную. Хотя…

Версия «историко-религиозный извращенец» ничуть не хуже других и имеет право на существование.

Версия номер два: просто псих, зациклившийся на той же эпохе.

И версия номер три — самая невероятная и самая жуткая: вполне владеющий собой, более чем вменяемый и пресыщенный незнакомец попросту развлекается. Тогда годятся и разбросанные по разным квартирам йеменские кинжалы, и спектакль с похищением, и качественно-средневековое узилище, и даже убийство Бати.

Все три версии не сулят ничего хорошего Нине, выпускнице ЛГУ, скромной сотруднице Российской Национальной библиотеки.

Нина снова застонала и опять попыталась устроить поудобнее стянутые цепями руки. Кровь на запястьях высохла, зато появились синяки. Она хотела пропихнуть под кандальные браслеты рукава шерстяного свитера. Но безуспешно — черт бы побрал моду на рукава в три четверти! Черт бы побрал вообще нынешнюю моду: Нина вдруг почувствовала озноб, а джинсы и бирюзовый свитерок из ангоры никак не подходят для пребывания в полупервобытном узилище. Неотапливаемом.

Нина дрожала от холода и неизвестности. И от бессилия. Ведь маньяки и сумасшедшие не ведают, что такое жалость и милосердие, не знают, что их идеи и удовольствия вполне могут быть квалифицированы по какой-нибудь статье уголовного кодекса.

Если же тюремщики ее в своем уме и просто развлекаются, то дела обстоят еще хуже.

Больного можно обмануть, разгадав его больную логику, правила и законы, рожденные воспаленным воображением.

Скучающий мучитель в любую минуту поменяет правила игры. Его не объедешь на кривой кобыле обмана и в карете поддакиваний.

Нина опять не сумела сдержать стон.

Максим гнал машину обратно. Обратно — по Литейному, обратно — к «Публичке», обратно — к Коле Горюнову. Не получилось начать расследование с самого верха. Как человек практичный, он решил спуститься вниз. С небес на землю. Тоже очень прогрессивный метод. Кто сказал, что высматривающий добычу сверху орел охотится лучше, чем притаившийся в засаде камышовый кот?

Вот и он вернется в камыши.

В отделение Максима опять пропустили по гуведешному пропуску. На этот раз он даже не достал свою журналистскую карточку.

Оперуполномоченный Горюнов встретил посетителя неприветливо. По-хамски. Словно это не они вчера «дружили» против сотрудников центрального аппарата Колиного ведомства, а особенна против Николая Яковлевича из ФСБ. Коля даже не поздоровался, только кивнул:

— У меня дел — выше крыши…

— Понимаю. Не помог, значит, ДББ, все равно устроили головомойку?

— Напрасно иронизируешь… И за дело пистон получить обидно, а уж за игры с ножами… Как их Нина называла?

— Джанбия. — Максим наконец выучил трудное слово. — Она так и пропала. Ну да тебе это теперь все равно.

— Что значит «пропала»? — раздраженно переспросил опер. Обиженное равнодушие растворилось, как финский рафинад в кипятке.

Максим помолчал. Надо же дать человеку понять, как глубоко он ранил репортерское сердце, разыгрывая мудрого и непричастного к детским играм взрослого.

— Я же тебе вчера сказал, что она не вернулась. А сегодня я с Глебом… ну с этим библиотекарем, поехал в «Публичку». Там все вещи ее, сумочка, шуба — и никаких следов. Она прямо из отдела рукописей пропала. Такие вот дела…

— А сослуживцы?

— Видела ее одна старушка. Около четырех. Ты там когда-нибудь был? Там же шкафная изоляция. Люди могут годами работать рядышком и не видеть друг друга.

— Куда же она делась, по-твоему?

— Ума не приложу… — честно ответил журналист и выложил на стол микрофончик. — А вот это я нашел в ее сумочке. Такие, брат, дела.

Коля двумя пальцами взял кругляшок с антенной, повертел его туда-сюда и отложил в сторону.

— Корейская скорее всего игрушка. Для любителей…

— Любители пользуются литровыми банками, приставленными к стене, — перебил оперативника Максим.