Виктор Банев - Череп императора

— Ну, хорошо, — наконец решился майор. — Вы можете идти. Вот ваш пропуск, сдадите внизу часовому. Вот мой телефон, если захотите что-нибудь сообщить, позвоните. Когда вы нам понадобитесь, мы вас вызовем.

Когда понадоблюсь?! Какое великодушие, уж не броситься ли мне в ноги доброму дядечке-майору? Ставлю месячное жалованье против жетона метро, что, не будь я журналистом, париться бы мне сейчас в следственном изоляторе — где-нибудь на шестом подземном этаже Большого дома — до того самого момента, когда вежливые офицеры не определятся окончательно — а когда же это Стогов Илья Юрьевич, 1970 года рождения, уроженец города Ленинграда, им вновь понадобится.

Но — слава Богу! — я журналист, «четвертая власть», бойкое перо, наглая репортерская морда и все в том же роде. И неважно, что хранящаяся в моем нагрудном кармане потрепанная красная книжечка с едва читаемой надписью «ПРЕССА» на обложке была как-то заложена в ларьке за бутылку водки «Распутин». Важно то, что я журналист, более того, специальный корреспондент ведущей городской газеты, а значит — руки прочь! За пропавшего в недрах спецслужб журналиста плечом к плечу встанет вся пишущая братия обеих столиц, а если повезет, то, может быть, даже и провинции.

Я представил себе, как бы все это выглядело на практике, и улыбнулся. Вот прямо сегодня, с утра, Алексей мой Эдуардович Осокин, великий спортивный обозреватель, безвременно меня покинувший, встанет, пивка для опохмелки попьет и пойдет вставать плечом к плечу. От сознания собственной значимости хотелось высоко и гордо поднять голову, но голова была тяжелой, тупо болела и упорно не желала подниматься. На улице по-прежнему шел дождь, хотя уже и не тот, что ночью — беспросветный всемирный потоп. Подняв воротник плаща, я прямо по лужам зашагал прочь. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Часы утверждали, что дело шло к одиннадцати утра. Впрочем, часы мои имели тенденцию отставать, так что на самом деле могло оказаться гораздо больше. Скажем, полдень. Ехать в редакцию рано. Кроме уборщиц да разве что главного редактора, в такую рань там никого нет. Однако домой, в Купчино, в полгода уже не убиравшуюся квартиру, ехать хотелось еще меньше. В гастрономе на углу Литейного и Фурштатской я купил бутылку пива и решил, что кроме как в редакцию ехать-то, пожалуй, и некуда.

На самом деле использовать свое служебное положение в личных и низменно-корыстных целях, кроме уже упомянутого случая с оставлением в залог книжечки «ПРЕССА», мне доводилось только единожды. Дело в том, что дома у меня в туалете текла здоровенная черная труба — как я позже узнал, называется она «стояк холодной воды». Тек этот самый стояк ровным счетом полтора года, причем временами с такой интенсивностью, что по утрам мне приходилось в туалет буквально вплывать — брассом. Не помогало ничего. Ни поползновения обольстить диспетчершу аварийной службы, ни попытки подпоить «Смирновкой» дебила-водопроводчика. Стояк мой по-прежнему тек, и чинить его никто не хотел. Хрен бы, конечно, с ним, пусть бы тек, я неприхотлив и дома бываю от силы две ночи в неделю, но как-то раз приведенная Лешей Осокиным дама, выйдя из туалета, задумалась и сказала, что никогда еще не видела квартир, в которых запланировано сразу два душа. Это было последней каплей. Прошлой весной я наконец собрался и позвонил-таки начальнице жилконторы. Я вежливо изложил ей суть дела, но по всему было видно, что на мою трубу ей глубоко наплевать. И тогда, окончательно озверев, я сказал:

— Сегодня в двадцать один тридцать гранки моей газеты уходят в типографию. Если до этого времени стояк будет течь, то завтра вы, милая дама, увидите свою фотографию прямо на первой полосе. Ясно излагаю?

Излагал я, как оказалось, достаточно ясно. Прошло сорок минут, и целая бригада сантехников (поверите? — абсолютно трезвых) зацементировала мою трубу, причем намертво. Теперь, как я подозреваю, ей не страшен даже средней интенсивности ядерный взрыв.

Интересно, что здесь сыграло большую роль — незнакомое начальнице слово «гранки» или ее личная нефотогеничность? Неужели можно всерьез поверить в подобный бред, в то, что я в силах взять и вот так запросто напечатать историю собственной трубы на первой странице городской газеты?

Я не горжусь этой своей победой. Дай тебе Бог, милая начальница, всяческих успехов на работе и в личной жизни. За это я, пожалуй, и выпью. В магазинчике на первом этаже Лениздата я купил еще четыре бутылки пива. Подумал было о водке, но решил, что ладно, успеется еще.

В тоскливый кабинет с табличкой «И. Стогов. Спецкор» подниматься я не стал, а прошел мимо, в замечательный редакционный буфет.

— Привет, Илья, — заулыбалась невыспавшаяся буфетчица. Ч-черт, как же все-таки ее зовут? Наташа? Марина? Никак не могу запомнить. Неудобно даже.

— Доброе утро, — неопределенно улыбнулся я. — «Лаки Страйк» есть?

— Нет, только «Мальборо» и «Кэмел». Читала вчера твой репортаж. Слушай, какой ты, Илья, все-таки смелый.

— Никогда не верь журналистам, они всегда врут, — ответил я. Покупать «Мальборо» не хотелось — дорого. Черт меня дернул вчера совать деньги этому таксисту. — Ладно, давай пачку «Кэмела» и кофе.

— Кофе двойной?

— А бывает на свете восьмерной кофе?

— Ясно, — покачала головой буфетчица, — опять со своим Осокиным отдыхал?

— Разве это отдых? Отдыхать с Осокиным — это тяжелая работа.

Взяв кофе, я сел за стол, вытащил из карманов плаща бутылки и наконец-то закурил. Как это обычно бывает, спать почти не хотелось. Захочется позже, ближе к обеду. А пока можно смело пить свою «Балтику» и дожидаться коллег. Впрочем, коллеги ждать себя не заставили. За соседним столиком сидели трое хмурых и небритых ребят из криминального отдела. Журналюги. Зубры острого репортажа. Из тех, что начинают день со стакана теплой водки и потом открывают ударом ноги абсолютно любую дверь. Я кивнул, и один из зубров тут же подскочил к моему столу.

— Привет, Илюха. Ну как девочки-машинистки?

— Нормально, Паша, нормально. Жалуются вот только — почерк у тебя неразборчивый. Буквы, говорят, иногда пропускаешь.

Эту байку знал весь издательский комплекс. Когда-то лет десять или даже пятнадцать тому назад, еще при коммунистах, Паше доверили должность выпускающего редактора. Паша понял это в том смысле, что перед ним открываются двери в мир Большой Карьеры. Он купил себе пиджак, при встрече подавал приятелям для рукопожатия два пальца и демонстративно называл всех на «вы». Он просиживал в редакции до двух ночи, сам лично, не доверяя корректорам, вычитал гранки, проверил все, вплоть до знаков препинания, в прогнозе погоды. А в шесть утра из типографии позвонили и сказали, что в заголовке передовицы вместо цитаты из Маяковского: «Я себя под Лениным чищу» — набрано: «Я себя под Лениным ищу». И фотография улыбающейся девушки. Тираж ушел под нож, газета вышла с трехчасовым опозданием, а Паше больше никогда не доверяли ответственных постов.