Сергей Белан - Евангелие от Джексона

— Нет вопросов, — ответил Верховцев. — Кто ясно мыслит, тот ясно излагает.

Джексон, явно польщенный таким комплиментом, взялся разминать свои длинные, как у пианиста, пальцы.

— К чему мне мучиться с этой шоблой, пусть ребята поработают, пропылесосят, очистят от лишнего фраеров, вот тогда появлюсь и оторву свой кусочек в стольничек-другой. Так что, моя игра начнется попозже.

Он пригасил окурок и швырнул его в аквариум. В это время Бим-Бом примостился на коленях у рыжего верзилы, такого огромного, что стокилограммовый хозяин квартиры рядом с ним выглядел хрупким херувимчиком. Игра постепенно набирала обороты. Верховцев, не вникая в ее перипетии, по выражениям лиц и отдельным репликам понимал, кто на взлете, кто в пролете. Все было, как и предсказывал Джексон: выигрывали двое и один держался на нулях. Больше всех нервничал рыжий гигант. У него что-то не клеилось, к тому же донимал Бим со своими неуместными ласками.

— Это и есть муж Бим-Бома? — спросил Верховцев.

— Ну хоть это ты понял без моей помощи, — ухмыльнулся Джексон.

Дела рыжего были видно совсем плохи, и он, чтобы как-то отвязаться от назойливой «возлюбленной», больно ущипнул Бим-Бома за ляжку. Тот взвился чуть ли не до потолка и слетел с колен.

— Пошел прочь, — зарычал вышедший из себя «муж», — мешаешь играть.

Разобидевшийся Бим-Бом понуро поплелся к аквариуму.

— Послушай, и чего ты терпишь такое хамское отношение? — спросил его Джексон.

— Ах, Женя, тебе не понять. Ты знаешь, какой он мужчина!

И Бим-Бом восторженно закатил глаза, губы его похотливо заслюнявились.

— Я вижу, у вас глубокие чувства? — Джексону с трудом удавалось сохранять серьезное выражение лица, но в голосе звучало неподдельное участие.

— Ой, что ты, не то слово, — счастливо щебетал седеющий гомик, — это такое… такое. Я полюбил его с первого взгляда. Со мной такого никогда не было. Я даже ловлю себя на мысли, что хочу от него ребенка.

Верховцев чуть не подавился от смеха, Джексон же оставался бесстрастным — казалось, в этой жизни его уже ничто не могло удивить.

— Чем же он тебя так очаровал?

— Сам не знаю, но как обнимет, как поцелует, дрожу весь.

Глазки Бим-Бома сладострастно заблестели от какого-то мимолетного воспоминания.

— Все ясно, — подвел итог разговору Джексон, — целовался бы еще, да болит влагалищо.

— Фу, какой ты грубый, — капризно бросил Бим-Бом и, вновь обиженный, в оскорбленных чувствах направился назад к любимому «мужу».

Неожиданно противным дискантом заголосил телефон на тумбочке, Бим-Бом пулей подлетел к нему. Верховцев раскрыл рот — он никак не ожидал такой прыти от центнеровой туши.

— Не звони сюда больше, он к тебе не вернется… не вернется, — твердил в трубку новый фаворит рыжего, — он не любит тебя, он любит только меня.

— Старая история, неклассический любовный треугольник, — сквозь зубы процедил Джексон, — она любит его, а он любит другого.

— Чао, лапуля! — Бим-Бом положил трубку, мягко переваливаясь, точно кастрированный кот, подкрался к своему ненаглядному. — Твоя бывшая звонила.

— Что ты там жужжишь? — прогрохотал верзила, увлеченный игрой.

— Твоя бывшая звонила, — с дрожащей ревностью в голосе повторил Бим-Бом. — Наглячка, как она мне надоела! Она хочет разбить наше счастье.

И он стал ластиться к «мужу», нежно покусывая его за мочку уха. Тот с силой ухватил любвеобильного домогателя за толстый зад.

— Не скули, лучше дай денег. Все просадил.

— Да откуда, Мишель, — кокетливо отстранясь, запричитал Бим-Бом. — Осталось только на еду, еще за квартиру не платили.

— Дай, говорю, пидар жопастый, или щас уйду, — настаивал рыжий.

Бим-Бом не устоял и со слезами на глазах выложил четвертной.

— Что ж, за любовь надо платить, — вымолвил он трагическим голосом, мысленно оплакивая уплывшую купюру.

— Так-то лучше, — самодовольно осклабился супруг. — А теперь не маячь, иди постирай мне рубашку, а то меня уже на работе подкалывают, говорят — жена неряха, а ты же у меня чистюля.

Бим-Бом благодарно улыбнулся и утер слезу. Затем он схватил с дивана мятую рубаху, прижал к груди, проворно чмокнул рыжего в небритую щеку и улетучился в ванную.

— Знаешь, Джексон, — Верховцев подвинулся поближе, — у меня создается впечатление, что очень скоро гражданин Слесарев прибежит в наше заведение с новым заявлением о краже.

— Ну и что, гоните его взашей. Это человек, у которого все в жизни в прямом смысле прошло через задницу.

Верховцев задумчиво уставился в потолок.

— Мне кажется, для таких типов Меккой была бы зона. Там бы он в изобилии получал то, чего здесь ему явно не хватает.

— Э-э, нет, — засмеялся Джексон, — Бимбомчик у нас существо нежное, ему любви подавай, как пятнадцатилетней девчонке. Он ведь на полном серьезе влюбляется, а там народ жесткий, суровый, без всяких-разных манер и обхождений. Приходилось мне видать одного такого — ходил с ширинкой на заду…

— Пожалуй, я пойду, — сказал Верховцев. — Ты прав, здесь для меня ничего нет, а свое любопытство я удовлетворил. Ну ладно, этот Бом, он со сдвигом, таким родился…

— Не скажи, — перебил Джексон, — он как раз считает, что это мы со сдвигом.

— Пусть так, но этот детина, здоровенный мужик, к бабам ходит… Как он педиком стал?

— В известных мне местах на сей счет говорят: «Если только раз, еще не педераст». А рыжий, если за это денег дадут или сытную пайку отвалят, готов и матерь божью оприходовать. Где была совесть, там что выросло? А-а, по глазам вижу, что знаешь, ну иди.

— Удачи тебе, — пожелал на прощанье Верховцев.

— Да, да, вашими молитвами.

Дверь захлопнулась, Верховцев вышел на улицу. Вечер был тих и свеж, тяжести дневного зноя не ощущалось. На душе было удивительно спокойно, хотя хаос в голове не уменьшился ни на йоту. Впрочем, так бывало после каждой встречи с Джексоном. В целом же, контакт с давним приятелем благотворно влиял на лейтенанта милиции. Джексон заряжал его не только различной информацией к размышлению и необычными идеями, но и какой-то, не сразу постижимой для него, Верховцева, мудростью жизни.

Сон его в ту ночь был неспокойный: снились бубновые короли, которые вдруг превращались в пиковых, и липучий толстозадый Бим-Бом, страстно желавший ребенка уже почему-то от него. Тем не менее утром он проснулся бодрым и отдохнувшим.

Было без двадцати шесть, за окном уже рассвело. Выходной день позволял всласть поваляться в постели, но Верховцев надел спортивный костюм, кроссовки и вышел из квартиры. Не спеша спустился по лестнице, настроив дыхание на легкий бег. В последние несколько лет он не отступал от правила: как бы поздно не пришлось засыпать, в шесть утра — пробежка по парку. Исключения составляли лишь те дни, когда он вообще не ложился. Уже на второй-третий год работы в угрозыске он начал понимать, что запас здоровья при его нагрузках и непредсказуемо-рваном ритме жизни лишним никак не будет. На шутливые расспросы друзей и коллег, до каких лет он думает держать форму, Олег со своей серьезностью отвечал: «До смерти».