Сергей Зверев - Вернуть общак

Мысль о Майами-Бич и цветастой рубашке прежде стегала его как плеткой. Зато сейчас, покачиваясь рядом с запасным колесом, Приттман думал уже не об отпуске, а о возможности поскорее покинуть эту адскую машину. Сленг пассажиров джипа он понимал плохо, но проскальзывающие в их речи нормальные русские слова давали возможность связать текст воедино. Чем дольше ехали и говорили те, к кому подсел Майкл, тем более безрассудным казался ему его собственный поступок.

Джип ехал «блин, на базу», где Тимур «нам бебики погасит и яйца на кулак намотает». Приттман сглотнул слюну и ужаснулся при мысли о том, что этот икающий звук могли услышать бандиты, сидящие впереди. Он стал рукой нащупывать ручку двери. Но, как известно, багажники джипов ничуть не приспособлены для того, чтобы из них можно было выходить.

До конца осознав сей факт, Приттман устроился поудобнее и с известной долей фатализма решил, что если ему суждено расстаться с жизнью, то пусть он умрет информированным. Разговор в салоне представлял собой сборно-разборный вариант эсперанто, в котором, в зависимости от перестановки одних и тех же слов, смысл сказанного менялся.

Если как следует напрячь мозги, то беседу уголовников мог понять житель любого материка. Еще через несколько минут Приттман понял, что исконно русское слово «блин» в данном случае означает вовсе не тонюсенькую пшеничную лепешку, а нечто вроде «черт побери». Слово «херня» в зависимости от тональности может обозначать любой предмет и действие в неограниченном пространстве.

Майкл вынул из кармана дежурный блокнот с пришпиленной к нему авторучкой и, побеждая тряску, стал записывать.

– А откуда Тимур узнал об этом хрене?

– Ему знакомый вертухай из управы цинканул. Он при Тимуре харчуется.

– Кто? Хрен?

– Нет, вертухай. Он отзвонился шефу и сказал, что Костин интересовался этим Востриковым.

– А зачем он ему отзванивался?

– Вертухай при делах. Ему Тимур задание дал после херни с Пастором. Видишь, выстрелило. Тимур мужик башковитый, знает, где концы искать.

Приттман почесал ручкой переносицу. Благодаря неторопливому разговору и своим профессиональным навыкам он успевал записывать все дословно, но без переводчика эта работа превращалась в банальное стенографирование.

– Ну и что теперь Тимуру будем говорить? Он, в натуре, нам головы открутит.

– Так и скажем, хату нашли, а Костина с Востриковым в ней не было. Про то, что он ушел из-под носа, молчок. Как хаты обзванивали – тоже. Не нашли, и все. Мы, блин, виноваты, что ли?!

– А зачем Тимуру этот судья? Пристукнул бы его, и точка.

– Ты, Фора, делай, что тебе велят, а не рассуждай. Если бы твои мозги чего-нибудь стоили, то ты не зубы бы барыгам вырывал по распоряжению Тимура, а при нем консильере бы трудился.

– Кем?

– Консильере. Советником. Как в «Крестном отце». Слушай, Мурена, чего это от тебя несет как от параши?!

– В темноте, должно быть, в дерьмо собачье наступил.

По движению своего тела в просторном багажнике и по тому, что автомобиль выполнил несколько поворотов и после этого сбросил скорость, Приттман догадался, что поездка окончена.

Подтверждением этому стала фраза, в которой журналист понял только первое слово:

– Приехали. Снимаем портки и шуруем к Тимуру задницей наперед. Он будет иметь нас одновременно.

«Господи!.. – пронеслось в похолодевшей голове журналиста. – Куда меня привезли?»

Прежде чем действовать, нужно было первым делом убрать Вострикова подальше от посторонних взглядов. Туда, где его никто не сможет найти, лишить возможности передвигаться и передавать какую-либо информацию. Из всех вариантов, которые Антон перебрал, стоя у окна, оставался один – кладовая в подвале дома Шкаликова. Уже утром, заранее продумав ход не самого приятного разговора со своим спасителем, Антон убеждал его в необходимости того, чтобы Востриков некоторое время посидел, пристегнутый наручниками, в кладовке.

– Ты уже спас мне жизнь. – Костин как лиса вкрадывался в душу Шкаликова. – Поэтому теперь отвечаешь за нее до конца своей собственной. Так принято.

– Скажите, кем принято? – вопрошал его возмущенный Шкаликов. – Вы хоть знаете, Антон Павлович, что со мной случится, если кто-то из блатных прознает, что я тут с судьей якшаюсь? Они же не станут разбираться, кто за кого до какой поры отвечает! Сукой объявят – и все дела!

– Никто не узнает, если сам не проболтаешься, – настаивал Антон. – И потом, это всего на несколько дней. А продукты ему я куплю.

– Ой, только не надо из меня страдальца делать, я вас умоляю! – Шкаликов брезгливо поморщился. – Продукты вы купите!.. Это я вам могу покушать подать. Хрен с ним, пусть сидит. Буду считать, что собаку завел. Фантик, иди за мной.

Через пять минут хозяин роскошной квартиры поднялся из подвала и сообщил служителю Фемиды:

– Там свет у меня есть, диванчик. Переморщится. А жратвы я ему вечером снесу.

– А не убежит? – поинтересовался Костин.

– Ну, если трубу или наручники перекусит, тогда, конечно, убежит. – Шкаликов прикурил сигарету и подошел к окну.

«Незаконное лишение свободы. Похищение человека, – констатировал Антон, спускаясь по лестнице. – Смягчающее обстоятельство – похититель действовал, желая спасти жизнь этому человеку. Разошлись по нулям».

До лесополосы он добрался достаточно быстро даже по меркам военного времени, заплатив частнику вдвое больше положенного. Испачкав в лужах, не высохших с позавчерашнего дождя, брюки и ботинки, Антон выбрался на небольшую поляну.

В другой ситуации вид собственной одежды просто взбесил бы чистоплотного педанта Костина, но сейчас, казалось, он даже не замечал грязи. После разгромленной квартиры и ночевок в малопригодных для представителя закона местах это выглядело безобидной мелочью. Гораздо серьезнее дело обстояло с погребами, обваленными стихией и временем. Вострикову, привыкшему к данному месту, было сущим пустяком объяснить, где находятся деньги. Ведь любой дурак запросто сориентируется среди сотни-другой таких вот ям!

На третьем часу поисков Антон спрыгнул в очередной погреб и сразу почувствовал, как замерло сердце. Только пульс в висках напоминал о том, что, кажется, он нашел то, что искал, – кусок рубероида, придавленный камнем.

Антон сжал угол покрытия, отдернул его в сторону, увидел сумку и улыбнулся. Один конец ремня был обрезан ножом и завязан узлом на металлическом кольце. Костин вынул из кармана кусочек материи. Он полностью совпадал с местом обрыва.

Сумку открывать ему не хотелось. Он даже не знал, что воспримет с большей радостью – наличие денег или их отсутствие. Ведь если они здесь, то и Пастор, и Тимур будут правы. Земцов тоже. Сомневаться в этом уже, к сожалению, не приходилось. Воровской общак теперь и на самом деле находился у судьи.