Александр Апраксин - Ловкачи

— Вы верите?

— Я не верю, Зинаида Николаевна, нет, не верю, чтобы опасность действительно существовала; но чем более вдумываюсь в это дело, тем более убеждаюсь, что Савелов не мог написать вам подобного письма по глупости и что для него, по его личным понятиям и убеждениям, какая-то опасность и существует, иначе он никогда бы не посмел…

Но на этот раз речь Огрызкова перебила сама Миркова. Она встала с места и, в гордой позе стоя в двух-трех шагах от своего гостя, сказала ему твердо и отчетливо:

— Существует ли, нет ли для меня опасность в воображении какого-то господина Савелова, для меня безразлично. Я никогда не унижусь даже до любопытства узнавать, что именно он хотел мне сказать этим глупым письмом. Я считала бы позором для себя и оскорблением для Ивана Александровича малейшую попытку с моей стороны узнавать или выслушивать в его отсутствие от кого бы то ни было какие-то откровения или тайны, касающиеся его лично. Я знаю его одного и верю одному ему. Даже вам, Сергей Сергеевич, если бы вы вздумали сегодня или когда-либо измениться по отношению к нему, если бы вы тоже сочли нужным, для моего же якобы спасения, мне что-нибудь о нем сообщать, даже вам в таком случае я бы отказала от дома. А чтобы раз навсегда лишить господина Савелова охоты вмешиваться в дела, его не касающиеся, я сейчас же сделаю необходимое распоряжение.

Твердою поступью подошла она к электрической кнопке, вделанной в стене, и позвонила. Вошедшему слуге она приказала:

— Послать ко мне сейчас же управляющего. Он должен быть в конторе.

— Слушаю-с.

Огрызков любовался Зинаидою Николаевною и думал про себя:

«Вот это любовь! И счастливец же в самом деле ты, Иван Александрович, если такая баба, можно сказать, первая на всю Москву, так в тебя беззаветно втюрилась».

Но вслух он говорил:

— Господи Боже мой, Зинаида Николаевна, вы даже и меня-то уж готовы заподозрить в измене. Клянусь вам…

Он клялся в своей преданности отсутствующему другу и ей самой, пока не явился управитель. То был высокий, седой, плотный и несколько строгий на вид старик. Смотрел он всегда прямо на того, с кем говорил, не отвлекаясь ничем по сторонам. Миркова относилась к нему с уважением и называла его всегда не иначе как по имени-отчеству.

— Здравствуйте, Кирилл Иванович, — встретила она его, приветливо отвечая на его почтительный поклон.

— Изволили требовать? — спросил он, не сводя с нее глаз и как бы даже не замечая присутствия в комнате стороннего лица.

— Вот в чем дело, — заговорила она поспешно, точно с ним ей было несколько неловко. — Я вас попрошу лично самому отправиться во флигель к Степану Федоровичу Савелову и сообщить ему мое желание в возможно ближайший срок очистить помещение…

Управитель точно вздрогнул, до такой степени поразило его распоряжение домовладелицы.

— Имеется контракт, — доложил он, — даже с неустойкою…

— Что ж делать, — ответила она, отворачиваясь от него и отходя в другой конец комнаты. — Мне это помещение теперь самой и безотлагательно нужно. Неустойку вы ему внесете…

— Господин Савелов, можно сказать, немало потратились при въезде к нам на квартиру и даже многое переделывали и отделывали за свой собственный счет.

Миркова очень внимательно рассматривала какие-то цветы в жардиньерке и ответила равнодушно:

— Что же? Возместите ему все его убытки, вот и все.

Но управляющий не уходил. Все молчали, и даже Огрызков чувствовал какую-то неловкость.

— Может, позволите им самим к вам явиться для объяснения? — спросил Кирилл Иванович, видимо желавший избавиться от полученного поручения.

— Боже вас упаси! — воскликнула Миркова так горячо, что оба присутствующих даже вздрогнули. — Я поручаю вам исполнить это сегодня же, сейчас же даже, так как он ждет, чтобы я прислала к нему…

— Слушаю-с, — поклонился управитель в знак прощания и направился к двери.

Но не успел он еще перейти в следующую комнату, как Зинаида Николаевна вернула его.

— Еще попрошу вас вот о чем, Кирилл Иванович, — сказала она. — Если бы господин Савелов вздумал вас расспрашивать о причинах такого решения с моей стороны, то вы скажите ему, что это ответ на его письмо. В доме же всем слугам и всем служанкам строго-настрого сейчас же воспретите принимать от него на мое имя какие-либо новые письма и тем более его самого.

Управитель невольно подумал, что Савелов позволил себе непростительную выходку по отношению к Зинаиде Николаевне, и, стоя всегда и во всем на страже интересов своей доверительницы, он на этот раз убежденнее прежнего сказал:

— Слушаю-с.

Едва он вышел, Миркова обратилась к Огрызкову.

— Послушайте, — сказала она. — Я не знаю, какую интригу приготовили против Ивана Александровича, но я знаю одно: кто раз допустил в сердце свое сомненье, тот станет жертвою самых мучительных подозрений. Пусть даже Савелов и знает нечто такое, о чем и я, по его мнению, должна была бы знать. Если оно так, если это что-либо дурное, даже страшное, Иван Александрович сам мне все, несомненно, откроет. Я верю ему одному, и никакая клевета, никакое обвинение не может и не должно нарушить то чувство безграничной любви, которое этот чудный человек сумел пробудить во мне к себе.

— Счастливец!

— О да, я бы желала, чтобы он навсегда был счастливцем! — горячо воскликнула она.

Ее чудные глаза предвещали не только надежду на счастье, но и уверенность в нем. Помолчав немного, она добавила:

— Об одном прошу вас, Сергей Сергеевич, сумейте и вы стать выше окружающей вас толпы. Сумейте не только не расспрашивать о сущности тех обвинений, которые люди из зависти, злобы и досады хотят обратить на него, но имейте мужество, если бы даже кто из них сам пришел к вам с рассказами, сказать им, чтобы они все это высказали бы ему в глаза. Дайте мне вашу руку, Сергей Сергеевич, и оставайтесь честным другом человека, который в серьезную минуту жизни обратился к вам, а не к кому другому, с доверием.

Он не только взял протянутую хорошенькую и холеную женскую руку, а даже решился поцеловать ее. И так ему было хорошо от этого поцелуя, что в данную минуту он действительно мнил себя призванным на защиту честного отсутствующего товарища, который временно лишен возможности сам за себя постоять.

Огрызков уехал от Мирковой с гордостью в душе, ибо он сознавал все свое благородство и готовился первому, кто только невыгодно заговорит в его присутствии об Иване Александровиче Хмурове, зажать рот резким и ловким ответом.

А в то же время доложили Степану Федоровичу Савелову о приходе к нему управляющего по поручению Зинаиды Николаевны.

В несказанном волнении вышел он сам навстречу к старику и, приведя его в свой кабинет, просил садиться.