Вера Русанова - Пьеса для обреченных

К счастью, абсолютно все окна в доме были темными. Жильцы мирно спали.

Мы выволокли тюк на асфальт, осторожно закрыли дверцы «москвичонка» и, сгибаясь под тяжестью Вадима Петровича, потащились к подъезду. Естественно, дом оказался пятиэтажным и не обремененным удобствами типа лифта. Конечно же на лестничных клетках не было света. Единственным плюсом можно было считать то, что дверь в квартиру открылась сразу — без тщетных дерганий за ручку и ударов бедром.

И снова в прихожей меня охватило странное и знакомое уже чувство неясной тревоги, причин которой я решительно не понимала. В квартире было темно и тихо.

На тумбочке под зеркалом лежала свернутая в трубочку газета. И зеркало, и хрустальные капельки нелепого бра поблескивали тускло и холодно.

— Куда теперь? — спросила я у Натальи, озирающейся по сторонам.

— Не знаю. В ванную, наверное, — отозвалась она, пожав плечами. — На диван или на ковер — опасно. Начнут следы крови сличать на обивке да на одежде, сообразят, что не того… Нет, в ванную надежнее!

Познания Каюмовой в области криминалистики впечатляли. Пришлось снова покорно вздохнуть и взяться за ботинки с толстой рифленой подошвой…

Ванная в квартире Бирюкова была типичной ванной вольнолюбивого холостяка. Круглое, без затей зеркало. На пластмассовой полочке — крем для бритья, стаканчик с зубной щеткой и флакон шампуня. На змеевике — сохнущие плавки и две пары черных носков. Под раковиной — точно такие же, только грязные, носки свалены внушительной кучей.

— Тапочки принеси! — скомандовала Наталья, присев на корточки перед Вадимом Петровичем, все еще замотанным в плед. — Что он у нас в ванной в ботинках-то делать будет?.. В прихожей посмотри или в спальне…

Конечно, шастать по квартире покойного Бирюкова мне не особенно хотелось. Но еще меньше я жаждала разматывать остывшее тело с уже подсохшим кровавым пятном на груди. Поэтому послушно вышла из ванной и побрела в прихожую.

Линолеум в коридоре был совсем холодным — откуда-то сквозило. Видимо, в одной из комнат Вадим Петрович позабыл перед уходом закрыть форточку. Но меня и без того пробирала противная дрожь. Так глупо вляпаться могла только кромешная, безнадежная идиотка. А все из-за чего?! Точнее, из-за кого? Из-за того же драгоценного Пашкова! Все несчастья в моей жизни случаются исключительно по его милости. Кто бы мне сказал еще год назад, что скоро я буду пугливой тенью пробираться по квартире свежего покойника, стремясь найти и натянуть на его мертвые, костенеющие ноги домашние тапочки!

Дурацкие висюльки на бра по-прежнему тускло. мерцали. Хотелось звездануть по ним со всей силы и расплакаться от страха и усталости. Но вместо этого, я встала на четвереньки, пошарила рукой под тумбочкой, надеясь сразу обнаружить что-нибудь приемлемое из обуви. Наткнулась на тюбик губной помады, досадливо чертыхнулась, открыла тумбочку. Тапочки действительно стояли здесь — милые, уютные, с розовыми плейбоевскими зайчиками на черном вельвете. И у меня вдруг противно защипало в носу. Кошмарного, хвастливого и похотливого Вадима Петровича все-таки было жалко…

Когда я вернулась в ванную, он, уже распеленатый и разутый, лежал на полу лицом к стене. Каюмова курила, сидя на краю ванны. Взглянула на тапочки, одобрительно кивнула и снова, зажав сигарету во рту, опустилась на корточки.

Двумя пальцами поправила загнувшийся край носка, надела тапку на левую ногу.

— Ты знаешь, — я отвела взгляд от мертвого тела и принялась с повышенным интересом изучать носки на змеевике, — мне кажется, мою голову посетила интересная мысль. Что, если в этот раз вместо соседей я сообщу в театре о том, что Бирюков «на похоронах»? Ну, приду утром к началу репетиции и скажу: так, мол, и так, мы вчера вечером поговорили, Вадим Петрович решил ввести меня во второй состав, а потом я поехала домой и он попросил передать, что завтра уезжает на похороны… Сразу двух зайцев убиваем: и о запое в театре узнают, и я как будто ни сном ни духом — никакого греха за собой не чувствую, ни от кого не скрываюсь… Нормально ведь, да?

— Хреново! — Каюмова резко выпрямилась и стряхнула со своих острых коленей сигаретный пепел. — Бесполезно все. Ничего у нас с тобой не получится, и времени у тебя ни черта нет. Так что можешь вешаться!

— Почему?

— Потому. Потому что мы «Гамлета» сейчас репетируем. А через три дня к нам по этому поводу целая делегация от Комитета культуры приходит. Вместе с телевидением. Снимать будут, до чего наш замечательный Вадим Петрович доэкспериментировался в своей «творческой лаборатории». Так что, если режиссера не окажется на месте, его и с «похорон», и с луны выдернут. А не найдя ни там, ни там, уж точно позвонят в ментовку… Вот, блин, невезуха! Раз в жизни он кому-то понадобился, и сразу в такой неподходящий момент.

— И что же теперь делать? — растерянно спросила я. Времени на поиски Ольги оставалось в этом случае действительно катастрофически мало, хотя идейка, как ее искать, у меня уже была…

— А я знаю? — Каюмова снова вытащила из кармана своей обвислой кофты пачку «Честерфилда». — Почему, вообще, я должна все знать за тебя? Ты же у нас умная, крутая, мужиков вокруг пальца обводишь на «раз-два»! Ты же приехала Москву покорять! Вот и придумай что-нибудь, пошевели мозгами!.. Из-за тебя я еще со своей машиной вляпалась — черт дернул Помогать…

И тут обида, внезапная и острая, как зубная боль, пронзила меня от затылка до самых пяток. Я не понимала толком, на кого злюсь: на Наталью ли, которая сначала сама предложила помочь, а потом заныла, на Пашкова ли, из-за которого все и случилось, а вероятно, и на саму себя, растерянную и перепуганную, как глупая курица? Зато мне было совершенно ясно, что дальше так продолжаться не может. И не может дальше какая-то «хворая лабораторная мышь» тыкать меня носом в мою собственную беспомощность.

— Все! Не плачь! — Мои губы сами собой сложились в кривую усмешку. — Выкрутимся. А с «Гамлетом» поступим так… Я скажу, что заканчивала режиссерские курсы и Вадим Петрович на время своего отсутствия попросил меня провести несколько рабочих репетиций.

На каюмовском лице прорисовались одновременно и одобрение и удивление.

— А хорошо, кстати! — Она покачала головой. — Очень даже недурственно!..

Вот видишь! Соображаешь же, когда хочешь!..

Несчастного мертвого Вадима Петровича, заботливо обутого в тапки с зайцами, мы оставили в ванной. На лестничную площадку вышли на цыпочках и на первый этаж спустились, стараясь даже не дышать. А уже на улице, глядя на небо, слегка розовеющее на востоке, я задумчиво проговорила:

— Вот так. Был человек — и нет человека. Хороший он там или плохой — все равно жалко…