Анатолий Афанасьев - Принцесса Анита и ее возлюбленный

Когда приняли еще по маленькой, Никита сказал:

— Я ее завтра приведу в погребок к Максимычу.

— Кого — ее? — не понял Жека.

— Ну, с кем познакомился. Принцессу Аниту.

Жека переглянулся с Валенком, и тот сразу повеселел, забыл про кидок.

— Небось пил на голодный желудок — определил с уверенностью. — Поберегся бы, Никитушка.

Никита спросил:

— Мужики, вы ничего не слышали про Станислава Желудева?

— Мы не слышали, — ответил Жека. — Зачем он тебе? Кто такой?

— Наверное, тоже принц, — предположил Валенок. — Наверное, папаня принцессы.

— Тогда уж король, а не принц, — поправил Жека.

Никита на дружеские подначки никак не отреагировал.

— У него тачку подпалили возле театра. Хотелось бы узнать, чья работа.

— Это можно, — кивнул Жека, разливая остатки из бутылки. — Ганя Желток из Симферополя не его брательник?

— Одичал ты немного, старлей. Газетки бы, что ли, почитывал. Желудь — из самых крупных наших кровососов кремлевского масштаба.

— Тебя каким боком касается?

— Никаким. Он принцессу опекает. Тачку дал напрокат. Да я еще толком не разобрался, кто он ей. Но разбираться придется.

— Почему?

— Она на скрипке играла, а я ревмя ревел. Вы когда-нибудь видели, чтобы я плакал?

— Кто играл? Принцесса?

— Да.

— Она, выходит, скрипачка?

— Получается так.

— Красивая?

У Никиты глаза блеснули фарфоровым светом.

— Не то слово. Завтра увидите.

Мика Валенок опасливо чокнулся с ним:

— Тебе поспать надо, Никитушка. Утро вечера мудренее. Во сне все болезни излечиваются. И разум возвращается на свое место. Вон ложись на лавку, простынкой накроешься. Жека, есть сухая простынка?

— А я тебя понимаю, Никита, — сказал Жека. — Вы мою Галку знаете, она не принцесса, обыкновенная крестьянка. Но когда я ее первый раз увидел, тоже очумел. Года на два. Потом прошло. Увы, все проходит, как сказал Соломон.

— У меня не пройдет, — возразил Никита. — Я по горло увяз.

Жека, Евгений Потапович Коломеец, был человек мистический, с уклоном в потусторонние видения. В отличие от своих друзей-сироток, с родителями у него все было в порядке: отец — профессор, мать — врач-педиатр, но он их рано и неожиданно покинул. Думал, на несколько месяцев, оказалось — на долгие годы. Что-то на него накатило чумовое — и после десятого класса он взял и уехал в Красноярск, где поступил в танковое училище. Но это не было признаком шизофрении, все было сложнее. Жека рос хлипким мальчонкой, был тонкокостный, вечно простуженный, а книги читал исключительно про суперменов — воинов, первопроходцев, героев. Красноярск он выбрал потому, что опять же из книг почерпнул: большинство настоящих мужчин обитает в Сибири. В училище ему пришлось несладко, очень несладко, но там он обрел вкус к преодолению любых препятствий. Упрямство в преодолении, которое он развил в себе до такой степени, когда его можно спутать с тупостью, стало на ту пору главной чертой его характера. Потом — Чечня, где он утратил ощущение полноты и объемности жизни. Наивная мечта о суперменстве, которую пытался осуществить много лет подряд, обернулась хрустом ломающихся костей, ядовитой гарью паленого человеческого мяса и вываленными на траву синюшными кишками. Через полгода войны он уже вряд ли сумел бы четко ответить на вопрос, кто он такой, и грезил лишь о том, чтобы вернуться в Москву, обнять своих бедных родителей и успеть покаяться перед ними.

Дальше все как у Никиты с Валенком: скитание по госпиталям — Моздок, Ростов, долгие дни беспамятства и, наконец, обретение новой реальности, в которой призраки порхали среди живых людей, словно стрекозы на лугу. Списали его подчистую, но в Москву он не вернулся, уехал с Галей в Феодосию к ее родителям долечиваться и строить семью. Перемещение из сумрачной полосы невзгод и страданий в царство любви оказалось столь сокрушительным, что он едва не угодил в психушку, а еще говорят, что счастье не убивает. Еще как убивает, вернее, чем пуля. Веселая хохлушка Галя Коловоротная работала медсестрой в хирургическом отделении и как раз дежурила, когда привезли обожженного, израненного старлея. Они потом не раз обсуждали свою первую встречу, и было что вспомнить. Он мог с точностью до секунды определить, когда началось его выздоровление и сквозь мешанину боли, которую привез с собой, пробился яростный пульс жизни. В процедурном кабинете, на перевязочном столе, покрытом синей клеенкой, Галя рывком отодрала с его раны слипшийся, пропитанный черной кровью марлевый ком, и он жалобно вскрикнул, чем вызвал ее неудовольствие: «Ну, ну, миленький, потерпишь, не мимоза». Он сказал с обидой: «Можно ведь поаккуратней». А она спокойно объяснила, что нельзя, потому что ей надоели симулянты, которые изображают из себя умирающих. «Это я симулянт?» — удивился Жека. «Ну а кто же, — ответила Галя Коловоротная. — Подумаешь, царапнуло в трех местах…»

Шесть лет с той поры промелькнули как одна минутка, но Жека мало изменился, хотя заматерел, приобрел солидные манеры успешного предпринимателя; его по-прежнему сжигали изнутри злая настороженность и страх — не за себя, а за близких ему людей: за Галю, за пацанят Иванку и Володю, за милых побратимов, которых преследовал рок, за стареющих родителей, которых надеялся все же переманить в благословенный Крым. Все они казались ему уязвимыми и незащищенными, как мишени на учебном полигоне.

В это утро, несмотря на то что накануне в баньке приняли с избытком, он проснулся рано — еще солнце не дотянулось до поперечной рамы в окне. Полежал немного, прислушиваясь, нет ли подозрительных звуков, потом осторожно, стараясь не разбудить жену, спустил ноги с кровати. Как всегда, Галя мгновенно проснулась:

— Куда, Жекушка? Ты же ходил недавно.

— Спи, — хмуро отозвался Жека. — Мне надо позвонить.

— Ладно, иди, я сейчас встану.

Жека спустился в гостиную, где на диване безмятежно, скинув на пол простыню, раскинулся Валенок. Поднял простыню и накинул ее на спящего. Мика во сне пригрозил:

— Отзынь! Нос откушу!

На кухне поставил чайник на плиту, отпил рассола из банки с огурцами, прикурил сигарету и начал звонить по сотовому. Через двадцать минут он владел полной информацией по интересующему его вопросу. Сокрушенно покачивая головой, вернулся в гостиную, сел на диван к Валенку, потряс друга за плечо:

— Просыпайся, солдатик. Петушок пропел давно. Утренняя поверка.

Просыпался Мика чудно: один глаз открывался, цепко, словно на заметку, схватывал все вокруг, а второй продолжал дремать.

— Чего, командир? Сколько времени?

— Утро, Мика. Прекрасное майское утро.

— Ну и что за спешка? — закапризничал Валенок. — Давай еще покемарим часок-другой.