Боб Джадд - Финикс

— Где вы бросили это… как вы это назвали… связку динамитных шашек? — спросил он.

Это был обычный полицейский. Он носил нарукавники, со лба у него стекали капли пота. Была ночь, но асфальт на парковочной площадке был еще горячим от дневного зноя. У полицейского было совиное лицо, он носил очки, черные вьющиеся волосы были взлохмачены. Он старался сопоставить мою версию с тем, что в десяти ярдах от нас рассказывала Салли, сравнивая это с тем, что было найдено на месте происшествия. Прибыла машина «Скорой помощи» — подобрала то, что осталось от Бобби, и уехала с несколькими пластиковыми мешками, в которых, видимо, находились отдельные части разорванного тела.

— Я не бросал ее, — сказал я, — а положил примерно в трех футах от того места, где нашел. Вот здесь, где сейчас эта дыра.

— Итак, вы говорите, что положили ее как раз на пути. Вы думаете, этот другой… — он сверился с бумагой, — этот мистер Робертс видел этот динамит?

Когда уже после полуночи я отвозил Салли в дом ее отца, она в машине спросила меня ровным бесстрастным голосом:

— Ты сказал им, что Бобби изнасиловал меня?

— Они не спрашивали, и я ничего им не сказал. А что ты им рассказала?

— То же, что и ты. Я подумала — к чему сейчас все это? Я же не могу теперь заставить их посадить его в тюрьму? — Мы ехали по улице, где находилась Индейская школа, и Салли смотрела на помещение новых автомобильных дилеров. — Но есть еще одна вещь, — сказала она. — Я очень старалась, но так и не смогла ничего вспомнить. Я ничего такого не ощутила. Если бы что-нибудь было, я бы наверняка почувствовала. Я нигде не ощущаю никакой боли и, сказать по правде, думаю, он ничего мне не сделал, только накачал меня наркотиком, который свалил меня с ног.

— Но кто-то ведь раздел тебя?

— Да, конечно, это сделал он, но возможно, он специально подстроил это.

— И все это плохо кончилось.

— Могло кончиться еще хуже.

Когда я въехал на подъездную дорожку дома Каваны, Салли положила мне руку на плечо.

— Пойдем со мной, Форрест, пожалуйста. Ты поможешь мне при разговоре с отцом. Я не могу говорить с ним одна.

Мы поднялись по ступенькам крыльца, Салли вставила ключ в замок и остановилась.

— Ты знаешь, я в каком-то оцепенении. Как будто только что проснулась. Завтра я, наверное, буду его ненавидеть. Видит Бог, я знаю, как можно ненавидеть Бобби. Но в мыслях я все время представляю его таким, каким он был при нашей первой встрече — двенадцатилетним мальчиком, которого папа привел к нам домой. Он мог бы стать, если бы захотел, губернатором, кем угодно. Тогда он был такой красивый и разумный. Мне хотелось бы, чтобы ты знал его в то время, — сказала она, открывая дверь. Она провела меня через холл в кухню, включая по дороге свет, по пути глянула на себя в зеркало и содрогнулась.

В кухне вспыхнули трубки дневного света, казавшиеся неуместными в старомодном помещении с деревянными стойками и шкафами, выкрашенными зеленой краской. Здесь еще была большая чугунная печка, переоборудованная под газовую, и фарфоровая мойка с ржавыми пятнами в раковине.

— Ты хочешь чего-нибудь поесть? — спросила Салли, роясь в шкафчике под стойкой.

— Я, пожалуй, выпью немного кофе, может быть, в голове у меня прояснится, а то я все еще не в себе.

— Может быть, он выпьет бурбон, — сказал появившийся в дверях Кавана хриплым со сна голосом. На нем был выцветший желтый фланелевый халат, из-под которого виднелись белые гладкие ноги в поношенных кожаных домашних туфлях. Он, казалось, постарел на несколько лет в сравнении с тем, когда я видел его в последний раз.

Сгорбленная спина, обвисшие плечи — он весь согнулся, как будто его тянуло к земле. Волосы, прежде стального цвета, еще больше поседели; беззубый, как у черепахи, рот весь в морщинах. Однако глаза оставались живыми — маленькие выцветшие голубые глазки пронзительно смотрели с квадратного, покрытого морщинами лица, ни дать ни взять — кирпич с глазами.

Стоя в дверях, он сказал:

— Я не знаю, что ты делаешь здесь, Эверс. Но это мой дом, и поэтому, прежде чем я выслушаю твои объяснения по поводу того, что привело тебя ко мне, возможно, ты окажешь мне честь и выпьешь со мной. — И, не ожидая ответа, он вышел из кухни и направился в холл.

— Ступай за ним, Форрест. Я сейчас приготовлю кофе и приду. Выпьешь кофе?

Я покачал головой и пошел за стариком в его кабинет. Он налил бурбон в два бокала.

— Что за чертовщина происходит? — спросил он, не глядя на меня. — У Салли такой вид, будто ее переехал автобус.

— Когда разговариваешь с тобой, Кавана, никогда не знаешь, что тебе известно, а что — нет.

— Допустим, я вообще ни черта не знаю или только разбираюсь в хорошем бурбоне, — сказал он, протягивая мне бокал.

Обычно я не пью. Но это была необычная ночь. Я сделал большой глоток и ощутил словно вкус дыма от костра. Мне стало тепло. Но я почувствовал не просто тепло, как от костра, а приятное тепло от тлеющих углей под слоем пепла.

— В таком случае, вероятно, ты не знаешь, что сегодня Бобби подложил под днище моей машины шесть шашек динамита.

Ни один мускул на его лице не дрогнул. Он сделал глоток, смакуя виски.

— Я этого не знал, — сказал он и сел возле обтянутого зеленым сукном круглого стола для покера. В середине стола были аккуратно сложены фишки. — Как же ты узнал об этом? — спросил он, показывая мне на другой стул. Я сел.

— Я едва не взлетел на воздух, — ответил я. — Салли вовремя сообразила, что он устроил нам ловушку. Я залез под машину и обнаружил там заряд динамита.

— И он не взорвался? — спросил он.

— Бобби сам подорвался на нем, — сказал я. — Он остановил свою машину над зарядом динамита и взорвал его.

Кавана сидел молча, его глаза были устремлены на меня.

— Что за околесицу ты несешь, Форрест? — сказал он, склонившись вдруг вперед. — Что произошло, черт возьми? Ты убил его?

— Бобби сам убил себя.

Вошедшая в комнату Салли сказала:

— Он пытался взорвать нас, папа, а подорвался сам. — Она стояла в дверях, держа в руке белый фарфоровый кофейник.

Услышав ее слова, Кавана закрыл глаза, прислонился к столу и застонал.

Салли подошла к нему, поставила на стол кофейник и обняла его за плечи.

— Что с тобой, папа? — спросила она. — Тебе плохо?

Он медленно поднялся, голова его откинулась назад, глаза все еще были закрыты. Он широко раскрыл рот, как будто ловил капли дождя. Из горла вырвался какой-то тонкий невнятный звук, он взмахнул рукой, опрокинул кофейник, который упал на пол и разбился, осколки разлетелись по всей комнате.

— О Господи, не-е-ет! — закричал он, и слова перешли в продолжительный вопль. — Господи, нет! Вы убили его!

Испуганная Салли отступила от него на шаг.