Иван Жагель - В стиле «фьюжн»

— Как это — уйдешь?!

— Очень просто! Соберу на работе свои вещи — и больше ты меня не увидишь!

— Что за глупости, — покраснел он. — Ты для меня не просто помощница.

— Ну, еще и любовница… Очень удобно — все под рукой!

— Нет, ты значишь для меня гораздо больше!

— Насколько больше? — тут же взяла она его за горло, словно и не грозила минуту назад уйти.

Реакция у нее была отменной, и за словом Рита никогда не лезла в карман.

— Больше не бывает… — Чернов не привык находиться в такой роли. Он вскочил и подошел к окну. — Но сейчас и в самом деле не время для объяснений! Может, уже завтра я попаду в тюрьму?! Да что там завтра — через полчаса.

— А если не попадешь?

— Ну… — завилял он.

— Как я узнаю, что время для объяснения, о котором ты говоришь, уже наступило?

— Узнаешь, узнаешь.

— Говори конкретно!

— Я подам тебе знак.

— Помашешь рукой?

— Ну, скажу что-нибудь…

— Что?

— На дворе прекрасная погода.

— Хорошо, я запомню эту фразу!

Они оба рассмеялись. В их отношениях уже был сделан такой большой шаг, что дальнейшее форсирование событий только помешало бы. Рита подошла к нему, они обнялись и стояли так очень долго.

— Послушай, — наконец произнес Федор. — Тебе лучше все-таки поехать в бюро, посидеть на телефонах. Ты одна осталась на хозяйстве… И не бегай сюда каждый день. Говорю так не потому, что я не хочу тебя видеть — это просто опасно. И для меня, и для тебя. Тебя действительно могут привлечь за содействие опасному преступнику.

— Тогда мы попросим отдельную камеру, — отшутилась Рита, тем не менее послушно направляясь к двери.

В прихожей они еще раз обнялись.

— Позвони Пупко после обеда, — напомнил Чернов, целуя ее. — Вдруг он уже освободится. Кстати, страховщик не сказал, как долго будет у Кисина?

— Нет. Хотя я спрашивала. Дело в том, что он вообще договаривался о встрече с Кисиным не напрямую, а через Сухорукова.

Федор сделал шаг назад. Казалось, глаза у него сейчас вылезут из орбит.

— Что ты сказала?!

— Пупко созванивался с Арнольдом, так как у Кисина было совещание. Поэтому он не знает, когда его примут и сколько времени займет встреча.

— Но ведь это же все принципиально меняет! — заорал Чернов. — Об этом ты должна была сказать мне в первую очередь! Если Сухорукова до сих пор не вышвырнули с работы — значит, вся история с похищением танцовщиц подстроена! Неужели ты не понимаешь?!

— Ну и зануда же ты! Я буду в бюро! — с досадой бросила Рита и вышла за дверь.

Если не принимать во внимание присущую Арнольду Сухорукову высшую степень цинизма, то во всем остальном он был очень положительным молодым человеком и практически не имел типичных для его сверстников недостатков. Он не таскался по ночным клубам, не пил сверх меры, не курил, не говоря уже о том, что никогда в жизни не пробовал наркотиков, даже самых невинных. В общем, получался почти идеальный образ современника, с твердыми принципами и с целью в жизни.

Однако самое удивительное заключалось в том, что все эти достоинства, сознательная умеренность, склонность к здоровому образу жизни вовсе не являлись результатом хорошего воспитания или положительного примера взрослых. Как раз наоборот, он вырос в очень неблагополучной семье, где им никто не занимался. Отец бросил их с матерью, работавшей продавщицей в универмаге, когда Арнольду исполнилось всего шесть лет, и счастливого детства, в общепринятом смысле слова, у него не было.

Он не имел хороших игрушек и красивой одежды, никогда не ходил в музыкальную школу, не состоял в спортивных секциях, не ездил в летние лагеря. Его не баловали дедушки и бабушки — они тоже отсутствовали, — не забирали с собой на дачу, не возили на море. Но именно этот вынужденный аскетизм, осознание своей ущербности перед сверстниками породили в нем страстное желание добиться успеха. И не в каком-нибудь далеком будущем, не через пятьдесят лет, а уже завтра-послезавтра, ну, в крайнем случае, через год-полтора.

Можно даже сказать, что Сухоруков ненавидел свое детство и хотел почти в буквальном смысле перепрыгнуть в ту благополучную взрослую жизнь, которую запланировал для себя. Он мечтал о богатстве и ради этого все, что обычно сопровождает юность и отрочество, отметалось им безо всякого сожаления как что-то ненужное, глупое.

В отличие от своих сверстников Арнольд никогда не увлекался молодежной музыкой, не пытался сам научиться играть на гитаре, не состоял ни в каких фан-клубах, не ходил на стадионы, а всем модным прикидам предпочитал строгий темный костюм. Одним словом, он слишком рано постарел, и неудивительно, что у него практически не было друзей и постоянных подруг. Последние только связывали бы ему руки, и он откладывал долгосрочные отношения с женщинами на потом, когда добьется успеха.

И еще Сухоруков очень заботился о своем здоровье, о поддержании хорошей физической формы. Ему просто нельзя было болеть. Он жил рядом с Краснопресненским парком и каждое утро совершал там пробежки независимо от времени года. Даже если приходилось работать допоздна, Арнольд все равно не изменял своему правилу.

Накануне Сухорукову также пришлось лечь поздно, и виноват в этом был следователь Павленко. Он приехал в офис к Кисину уже в самом конце дня и сообщил о результатах обыска в дизайнерском бюро и о фортеле, выкинутом Черновым. Теперь, считал майор, возвращение танцовщиц было лишь вопросом времени, причем самого ближайшего. По его расчетам, поимка дизайнера займет не больше двух-трех дней. Ну а выбить из него признание, при наличии таких улик, не составит труда. На это, мол, вообще уйдут считаные часы.

Однако Павленко приехал не только для того, чтобы поделиться новостями, успокоить хозяина статуэток, но и расспросить, где может скрываться беглец. Не исключено, что тот упоминал каких-то людей, адреса. Важно было и очертить круг лиц, которые способны были позариться на краденые шедевры, а возможно, уже и приценялись к ним ранее. Здесь могли оказаться полезными даже самые, казалось бы, незначительные детали, нюансы. И его собеседники искренне постарались ему помочь.

После того как следователь ушел, Сухоруков еще долго сидел с Кисиным, обсуждая возможные варианты развития событий. Пока все складывалось так, как они планировали, что не могло их не радовать. Срабатывали все ловушки, все заложенные ими мины. Тем не менее расслабляться было рано и парочка в сотый раз обговорила свои дальнейшие шаги. Ну а распрощались они уже далеко за полночь.

Спал в эту ночь Арнольд не более шести часов — недопустимо мало, если заботишься о здоровье. Но, выходя на очередную утреннюю пробежку, он чувствовал себя свежим и бодрым. Да и погода тому способствовала.