Павел Вежинов - Оговор

— Хорошо, — сказал Стаменов, — сегодня мы ни о чем больше говорить не будем. Только попытайтесь вспомнить, что вы делали в тот проклятый день. Я приду к вам послезавтра.

Радев ничего не ответил. Он уже словно отсутствовал и в этой комнате, и в этом мире. Молодой человек стиснул зубы и выбежал.

Оказавшись на улице, Стаменов долго не мог прийти в себя. Наверное, надо было с кем-нибудь поговорить, поспорить. Возможно, посторонний спокойный взгляд пролил бы некоторый свет на эту запутанную историю. Именно о таком случае он мечтал еще студентом. И вот она — счастливая возможность звездного часа. Почему же теперь ему панически хочется бежать, бежать от всего?

Стаменов несколько пришел в себя, лишь когда подъехал автобус. Он терпеливо выждал, пока села какая-то старушка, потом и сам втиснулся в металлическую коробку, неприятно пропахшую потом. Это был автобус как автобус: он неожиданно останавливался, внезапно трогался, пассажиры равнодушно раскачивались из стороны в сторону, не протестуя и не сердясь. Жизнь как жизнь. И, как ни странно, выйдя из этого автобуса, Стаменов почувствовал себя ободренным. В конце концов, нет на свете такого положения, из которого нельзя было бы найти выход.

Нужно немедленно поговорить с Илиевым. Некоторые молодые юристы с присущей юным беспощадностью считали Илиева безнадежно дряхлым стариком. Их удивляла привязанность Стаменова к этому невероятному цинику. Возможно, он и впрямь был таким, но Стаменов любил его. Он с удовольствием слушал его вечные рассказы о судебных делах прошлого. И страницы книги человеческих судеб раскрывались перед молодым адвокатом. Нет, Илиев, конечно, не циник. У него было изболевшееся доброе сердце, все еще полное любви, а этого достаточно, чтобы человек загрустил и вслух опровергал прописные истины.

Стаменов еще на грязной лестнице Дома торговли почувствовал запах кофе. Адвокат Илиев пил его так много, что все свободное время только то и делал, что крутил старую металлическую мельницу.

У адвоката сидела клиентка. Она была такой откормленной и смиренно-печальной, что Стаменов сразу понял — речь идет о разводе. Скорее всего ее муж попал в тюрьму за злоупотребления. Илиев бегло взглянул на него, но состояние коллеги понял сразу.

— Я тебе нужен?

— Если…

— Подожди меня внизу, — прервал Старик. — Я буду через десять минут.

«Внизу» — означало в небольшой пивной. Да, они не чурались ни лестницы вверх, ни подвала. Всегда садились за столик возле четырехугольной колонны, рассчитанный на двух человек. К Стаменову сейчас же подошел официант — такая яркая шевелюра пылает и в полумраке. Молодой человек решил, что стоит сразу же заказать что-нибудь и для Илиева.

— Рюмку ракии, — сказал он. — С солеными огурчиками. А для меня — розовый…

— Ликера нет.

— Совсем нет?

— Совсем. Вчера какой-то забулдыга купил последнюю бутылку.

Увы, в этом городе он был не единственным человеком, обладающим изысканным вкусом.

— Тогда и мне рюмку ракии, — неуверенно произнес он.

Когда Старик пришел, ракия была уже подана.

— Из тебя получится человек, — одобрительно сказал он. — Давай, рассказывай.

Стаменов добросовестно рассказал ему обо всем, что пережил в эти душные послеобеденные часы. И вдруг ему показалось, что Старик слушает его рассеянно. Он обиделся и замолчал. Илиев подцепил последний кусок огурца, потом уверенно заявил:

— Не верю я ни в безвинных ангелов, ни в раскаявшихся грешников. Самоубийство через признание… Как бы не так!

Стаменову показалось, что Старик рассуждает слишком примитивно.

— Я могу себе представить человека в подобном душевном состоянии, — произнес он наконец.

— А я вот не могу. И не знаю такого случая в судебной практике. Я бы понял, если бы в этом был какой-то смысл. Скажем, искупить таким образом свою вину… А в данном случае он сам является потерпевшим.

И Старик снова принялся жевать огурец. Стаменов почувствовал себя обескураженным. Возможно, он и в самом деле рассуждал несколько примитивно, но в конце концов в жизни все складывается гораздо проще, чем это кажется человеку с развитым воображением.

— И вообще дело не в самопризнании, — продолжил Илиев, — Для суде этот факт не имеет особого значения. Самопризнание не является доказательством. Но остальные улики и факты — против Радева, они неоспоримы. И я вообще не советую их оспаривать. Ни их, ни его вину. Так ты только лишишься отправных точек своей защиты и объективно навредишь ему.

— Да, это я понимаю! — вздохнул молодой адвокат.

— Ты располагаешь сильными козырями. Налицо смягчающие вину обстоятельства. Во-первых, его самопризнание, во-вторых, его искреннее раскаяние. А если отбросить это, что же останется?

— Ну, кое-что все-таки останется, — ответил Стаменов. — Убийство явно не преднамеренное. Он совершил его в состоянии крайнего возбуждения.

— Откуда ты это знаешь?

Стаменов сразу понял суть вопроса. И несколько смутился.

— Из самопризнания? — продолжал Старик. — Ведь никаких других объективных доказательств у тебя нет.

— У нее был любовник. Это доказано.

— Что из того, что у нее был любовник? Он существовал много лет. Человек или реагирует на такие вещи сразу, или примиряется. Он отреагировал, согласись, поздновато, да еще таким крайним способом.

— Ты не прав! — возразил Стаменов. — Гнев и ярость могут накапливаться постепенно.

— Маловероятная гипотеза. И всего лишь гипотеза. А что собираешься сделать ты? Отбросить самопризнание, когда тебе это не выгодно, и вспомнить о нем, когда выгодно. Если отбросить самопризнание, отпадет все. Как ты докажешь, что убийство совершено в состоянии возбуждения? И притом из ревности? Ты не располагаешь никакими доказательствами.

Стаменова эти аргументы поколебали.

— И вообще, постарайся убедить Радева отказаться от его глупой позиции. Он явно делает все для того, чтобы обелить себя в глазах сына. Но это может обойтись ему слишком дорого.

— Не знаю, — неохотно произнес Стаменов. — Наверное, ты прав. И все же есть в нем что-то искреннее… В этом убийце, я хочу сказать. А если он не убийца? Я уже не уверен, что это так.

— Ну и что? — Старик засмеялся. — Твое дело помочь ему самым действенным способом. Этого он от тебя и хочет. Особенно, если он безвинен.

— А истина?

— Какая истина?

— Самая обыкновенная, которой мы поклялись служить?

— Я клялся слишком давно, — шутливо произнес Старик. — Я признаю лишь полезную истину. А в бесполезные не верю.

Он замолчал. Молодой адвокат совсем расстроился.

— Я не могу так рассуждать, это противоречит моей природе.

Теперь вздохнул Старик.

— Ты еще слишком молод, мой мальчик. Это хорошо, но для адвоката — опасно. Я имею в виду твою чувствительность. Хирургам и адвокатам не положено быть ни чувствительными, ни милосердными. Знаешь, сколько горьких и страшных вещей ждет тебя в этом мире! И если ты станешь принимать так близко к сердцу все, то получишь в конечном счете инфаркт.