Кирилл Гольцов - Дом на цилиндрах

Миновав железнодорожный переезд, я некоторое время ехал параллельно мчащемуся новому светлому составу, потом свернул в сторону небольшого трёхэтажного здания, огороженного стареньким полуразрушенным кирпичным забором. Здесь находился роддом и отделение для отказничков — цель моего приезда. Когда-то я помогал одному коллеге встречать отсюда супругу, и так получилось, что побывал в палате, где лежали одинокие кричащие свёртки. Они пронзительно и трогательно звали маму, но ещё не могли понять, что её нет, к ним никто не придёт и с этим придётся смириться на всю жизнь. Помню, я тогда настолько был растроган и огорчён этим зрелищем, что чуть было там же не расплакался, хотя особой сентиментальности за собой никогда не замечал. Однако, подробно выяснив, в чём нуждается это отделение, я регулярно, с каждой более-менее крупной денежной суммы, оказывающейся в моём распоряжении, заезжал сюда и привозил всё необходимое: одежду, подгузники, игрушки, медикаменты. И каждый раз чувствовал, что хоть немного, но смог облегчить такое грустное начало жизни этим крохам.

Остановившись перед стеклянным входом, я прошёл мимо узнавшего меня и старательно закивавшего головой охранника и, поднявшись на второй этаж, через минуту входил в кабинет Андрея Ивановича.

— Здравствуйте! Надеюсь, всё в добре! — приветствовал он меня своей фирменной фразой и лучезарно улыбнулся.

— Да, будьте уверены. Очень рад вас видеть!

Я кивнул и некоторое время просто разглядывал этого невысокого человека средних лет, который делал всё, что только возможно, для блага отказничков — даже тратил значительную часть своей небольшой зарплаты. О нём много чего говорили, но, пожалуй, мне больше не приходилось встречать людей, о которых у всех без исключения было позитивное мнение. Андрей Иванович был здесь прямо каким-то исключением из правил. Однако, несмотря на его располагающую внешность и давнее знакомство, наши отношения никак нельзя было назвать близкими. С самого начала они были хотя и очень доброжелательными, но какими-то формальными и строго разграниченными: каждый из нас делал своё дело и вносил посильный вклад для этих крох. Какое-то время это меня несколько озадачивало, но потом, наверное, вошло в привычку, и я не заострял на подобных нюансах внимания.

— Что вас привело к нам сегодня? — Он развёл руки в стороны и легко задел стоящий справа книжный шкаф.

А я был очень ему благодарен за то, что он не посмотрел сначала с осуждением на отсутствие у меня в руках привычных больших пакетов. Однако всё равно почувствовал себя неудобно и поскорее заговорил:

— К большому сожалению, я на днях уезжаю и надолго, может быть, мы больше не увидимся…

— Вас поздравить с этим или посочувствовать? Выглядите вы, надо сказать, неважно. Извините уж за мою прямоту, которую вполне можно назвать и глупостью. Могу я чем-то быть полезен?

— Нет, дело не в этом. Я просто хочу сказать, что очень был рад нашему знакомству, и поблагодарить за то огромное дело, что вы на себя взвалили…

— Ну-ну, что-то слишком много громких и не относящихся ко мне слов! — замахал руками Андрей Иванович и приподнялся. — Вы всё-таки не последнюю речь на моей могиле произносите, поэтому, пожалуйста, давайте не будем!

— Что же, хорошо… — улыбнулся я и, расстегнув сумку, достал из неё тугие пачки денег, которые аккуратно положил сверху лежащей на краю стола худенькой папки:

— Вот это всё для малышей. Уверен, что вы распорядитесь этими деньгами так, как нужно…

— Позвольте, а как же вы сами? Вы же говорили о поездке?

И опять я в душе поблагодарил его за отсутствие громких слов и отнекиваний.

— У меня всё будет хорошо. Возьмите, и ещё раз спасибо вам за всё!

— Это вам, драгоценный мой, благодарность от всех нынешних и будущих деток. Можете не беспокоиться, всё до копеечки пойдёт в дело.

— Не сомневаюсь. На этом разрешите откланяться… — ответил я и протянул руку, от которой, как только сейчас почувствовал, продолжало явственно пахнуть бензином.

— Конечно, конечно. Не смею задерживать. Ещё раз большое спасибо!

Его прохладные и почему-то всегда сухие пальцы крепко сомкнулись на моей руке, и в следующий момент, не сдержавшись, я нерешительно обнял этого хорошего человека. Андрей Иванович не выразил удивления, но, когда я отстранился, внимательно посмотрел и озабоченно спросил:

— Я точно ничем не могу помочь?

— Нет, спасибо…

Аккуратно прикрыв дверь, я вышел в коридор и, переборов желание в последний раз посмотреть на малышей, спустился вниз. Теперь у многих будет всё в порядке, но если я сейчас кого-то увижу, то могу не сдержаться и заплакать или же, наоборот, уйти ещё глубже в себя. Рассеянно помахав рукой охраннику, я сел в машину и направился домой. Само это слово почему-то уже звучало как-то непривычно, словно давнее воспоминание, в которое иногда приятно окунуться, но в целом просто отлично, что оно есть, не более того. Видимо, как прощальный подарок мне, машин на дороге практически не было, и через полчаса я был уже на месте, не отказав себе в удовольствии пройти путь до квартиры пешком и не торопиться. Теперь мне, собственно, совсем и некуда спешить.

Вставив ключ в замок, я вздрогнул от неожиданно громких щелчков и поёжился, думая, что, возможно, захожу сюда в последний раз. Дверь отворилась и, не раздеваясь в привычном коридоре, я сразу прошёл в комнату, нажал на системном блоке компьютера кнопку включения. Потом, помедлив, пошёл на кухню и первое, что увидел, плавающую головой вниз черепаху. Запах от воды в аквариуме был просто ужасный, наверное, ещё и усиленный жарой, но, кажется, в этот момент я его даже не почувствовал, сосредоточив всё своё внимание на домашней любимице. За всей кутерьмой последнего времени я не только не мог побывать здесь и накормить её, но и, к своему стыду, даже не вспоминал. И вот она — расплата. Ещё одни друг, который провёл рядом со мной столько лет, мёртв.

Глядя на приобретшие какой-то коричневатый оттенок неизменно ярко-зелёные рейтузы черепашки, я почувствовал, что мой правый глаз начинает непроизвольно дёргаться. Простенький фильтр, который по идее давным-давно должен был отключиться от грязи, почему-то до сих пор исправно работал и кружил воду в аквариуме вместе с маленьким тельцем. Лапы черепашки медленно поднимались и опускались, словно в такт какой-то грустной мелодии, исполняя завораживающий, полный боли и безысходности танец. Его ритм захватывал, завораживал и, кажется, мои уши улавливали звучащую где-то вдали музыку, прерываемую, не в такт, раскатистыми и резкими звуками саксофона. Впрочем, с последним всё было абсолютно реально — сосед на первом этаже, с которым мы были шапочно знакомы, уже много лет увлекался этим делом и хотя бы пару раз в неделю сотрясал дом своеобразной музыкой. Впервые я не возражал против саксофона и даже воспринимал это как некий траурный марш не только умершей черепашке, но и всей моей предыдущей жизни. А я-то всегда думал, что они более выносливые и вполне в состоянии справиться длительное время без пищи, но вот, оказывается, ошибался. Точно так же как и в своей наивной уверенности, что в моей налаженной и устоявшейся до этого лета жизни не может произойти ничего примечательного, что могло бы коренным образом на неё повлиять.