Ангелина Прудникова - Воровские истории города С

Дед лежал не вставая, но вина просил не переставая: он без него уже не мог и дня. Это ведь из-за неумеренного питья он «без ног» остался: передвигался все хуже и хуже, только держась за косяки и скобы. Клюшка ему не помогала: оторваться от стенки он боялся. Он был крепкий, очень крепкий, хотя был фронтовиком, бывал ранен; а сейчас водкой губил свое здоровье, но уже не осознавал этого и не мог ничего предпринять: он стал рабом спиртного, просто зомби. Вид бутылки только и возвращал его к жизни. Все остальное время он проводил в ожидании появления выпивки и, очень когда-то разборчивый в людях, сейчас был рад каждому, кто ему эту «живительную» влагу принесет. И этот человек имел у него непререкаемый авторитет и был на правах самого близкого друга.

Дед многое теперь путал, но слово «вино» произносил отчетливо. И все время просил его у бабки. Хотя врач строго запретил употреблять деду спиртное, но бабушка Шура считала, что «немножко можно»: нельзя же так сразу у старого человека любимый напиток отбирать — помрет еще, чего доброго! И она тихонечко подпаивала его, разводя ложку спирта в кружке чая. Дед все время и просил у нее «мою кружку», хотя вряд ли мог уже различить вкус вина…

Клавдия, уехав, оставила ключ от своей квартиры матери — чтобы не прерывать торговлю спиртом, которой занималась втихомолку: этот бизнес сейчас, когда спивались все, приносил немалый доход. А бабке того и надо было: обиходив деда, она в тот же день отправилась в квартиру дочери, чтобы распродать хотя бы литр спирта и выручить для дочери деньги, а заодно взять в долг и себе граммов пятьсот (в магазине-то водка стоила в пять раз дороже). Но поскольку она «на радостях» тут же и «приложилась», то большая пластиковая бутылка вдруг выскочила у нее из руки, и целый литр спирта пролился на стол и на пол.

Чтобы поправить такое горе, бабушка вытянула губы трубочкой и начала отсасывать с клеенки, а потом с пола драгоценную жидкость. Ей до смерти жалко было, что такое добро пропадет впустую: все равно за этот литр ей уже придется расплачиваться с дочерью, так уж надо хотя бы слизать с пола то, что не успело растечься!

И так, слизывая с пола неразбавленный спирт, бабушка успела крепко нализаться. Она еще кое-как помнила, что обслужила двоих-троих постучавшихся в дверь ханыг — налила им несколько граммов «шильца», а вот куда подевались ключи от квартиры дочери, когда она собралась домой, понять не могла. Она принялась суматошно искать: дверь-то просто так не захлопывалась; чтобы закрыть, обязательно нужен был ключ. А он — как сквозь землю провалился. Бабушка искала, и от горя все «добавляла» и «добавляла». И когда обыскала все, была уже совсем пьяна. Ключ словно кто украл — нигде его не было, а открытой квартиру ведь не оставишь!

Дед тем временем, покинутый и оставленный без надзора, не переставая звал бабку. Ему потребно было, чтобы она постоянно находилась рядом с ним или хотя бы откликалась на его зов. Но она не откликалась уже очень давно: вот уж и ночь прошла, и в окошке забрезжило утро. Дед не мог двигаться, но сучил ногами и сумел чуть-чуть развернуться на диване. Теперь он, запрокинув голову назад, мог видеть, как брезжит в окне сине-серый рассвет…

В квартире дочери был телефон. Бабка Шура могла бы позвонить кому угодно и, объяснив ситуацию, позвать на помощь. Но она этого не делала. То ли она одурела от спирта, то ли боялась признаться дочери или сестрам в том, как она опростоволосилась: дед там один, ключ потерян, а, самое главное, она «нажралась» ни с того ни с сего. За это ей от несдержанных на язык родственниц могло влететь. Хотя помогли бы, все уладили. Но бабка, как партизанка, предпочитала все скрывать и выпутываться сама. А может, счет времени потеряла…

Обезумевшую от горя, обнаружил ее к вечеру второго дня в этой нечаянной ловушке племянник, зашедший к Клавдии в гости — он не знал, что та уехала. Из несвязных бабкиных речей понял одно: беспомощный дед дома один, а сама она пьяная и квартиру дочери оставить не может. И, хотя бабушка Шура просила его «никому об этом не рассказывать», позвонил все-таки Настасье. Та отреагировала немедленно: прибежав к матери, смерила ее, посиневшую и опухшую от выпитого спирта, мало что соображающую, испепеляющим взглядом, отобрала ключ и помчалась к отцу. Страшные мысли по пути одолевали ее: как он там? Жив ли еще? Что он там думает? Ведь бабка вышла на минутку… и пропала. Воображение рисовало Настасье все что угодно, ведь отец уже больше суток находился один. Не совсем, конечно: вместе с ним в квартире были закрыты кошка и собака. Когда Настасья открыла дверь, оба кинулись из квартиры как ошпаренные. А она бросилась внутрь.

Отец лежал на диване неподвижно и, задрав голову, смотрел в окно, которое находилось сзади. Когда Настасья подошла к нему, так все и глядел. Потом перевел взгляд — совершенно ничего не выражающий. «Жив!» — Настасья успокоилась. «Пить, есть хочешь?» — спросила. «И того, и другого», — ответил. Значит, все понимает, значит, еще человек. У Настасьи отлегло от сердца. А мать она готова была уничтожить. Партизанка чертова! Не могла сразу позвонить! Пришли бы к деду, а она сидела бы там, сторожила эту квартиру!

На отца было жалко смотреть. Он, как огромный, худой ребенок, лежал, весь обкаканный, описанный; рот послушно открывал, но жевать и глотать почему-то не мог. Настасья была подавлена этой картиной: таким беспомощным и жалким отца она никогда не видела. А главной его обидчицей представлялась мать. Как она могла о нем забыть? После такого стресса отец вряд ли выживет… Но, ошарашенная и придавленная, не зная, что делать, и мало что осознавая в этот момент, Настасья понимала одно: отца так оставлять нельзя. Ему нужен присмотр, уход. На мать, как оказалось, надежда плохая. А ведь она всегда была самым надежным человеком. И вот из-за вина сорвалась…

Настасья вызвала «скорую». На вызов приехал знакомый врач, и с ним она отправила отца в больницу — иначе бы парализованного старика туда было не пристроить.

Ключ бабушке Шуре помогли найти поднятые на ноги ее младшие сестры: оказалось, он свалился со стула в коробку с обувью. Так закончилось ее бесславное заточение, и она, все еще отравленная алкоголем, выругав по-всякому дочь за то, что та отправила отца в больницу, на другой же день поскакала туда покормить и помыть мужа — персоналу старик там был совсем не нужен. Вся последующая пенсия деда Коли ушла на лекарства, которые ему нехотя стали вливать. Врачи-то видели, что уже поздно, что не поможет, и деду лучше не становилось. Он лежал тихо и ничего не требовал, кроме… вина.

Клавдия, удачно сплавив детей, вернулась в город и, узнав, что отец в больнице и весьма плох, сходу насела на мать. Теперь главной задачей ее стало — не проворонить родительскую квартиру.