Николай Трус - Символика тюрем

«Успешно применяет знания в практической работе…»

«Работники оперчасти настолько приучили меня к наркотикам, что я без них уже жить не мог и за наркотики был готов на все».

«Периодически выступает перед осужденными с чтением лекций…»

«Майор зачитывал перечень преступлений, совершенных в Краснодарском крае: изнасилование у какого-то вагончика, кража из магазина. Когда меня, избивая, вынудили писать явки, я стал вспоминать те чужие преступления, о которых мне читал Лазаренко, предлагая взять их на себя».

— Рассудите сами, для чего мне-то явки с повинной? — не унимался «морально устойчивый» майор.

Действительно, для чего? Ведь все эти массовые «признания» рушились уже на следствии. Какова же цель выбивания явок с повинной? Ясность внес приговор:

«С целью создания видимости благополучия в проводимой под его контролем оперативной работе среди подследственных и осужденных, в погоне за высокими показателями раскрываемости преступлений подсудимый Лазаренко с помощью созданной им группы доверенных лиц из числа осужденных… организовал систематическое применение физического насилия к арестованным с целью получения от потерпевших явок с повинной».

Если так, то одному ли Лазаренко нужна была эта «видимость», платой за которую стали человеческие судьбы? Только ли он один так нуждался в высоких показателях? Ведь чем, по сути дела, являлся в этой истории зам. начальника СИЗО? Не чем иным, как продуктом системы, успешно продвигавшей по служебной лестнице майора Лазаренко.

Она-то и диктовала ему свою волю: повышать процент «раскрытия преступлений».

Ведь чего бы это ни стоило, «цыган» обязан был обеспечить «взаимодействие с органами внутренних дел по вопросам раскрытия преступлений». Он и «обеспечивал», привлекая к этому мероприятию отпетых уголовников. За что система и расплачивалась с бывшим майором конкретными премиями: «70 рублей — за раскрытие преступления; 100 рублей — за умелое проведение оперативных мероприятий, позволивших обезвредить опасного преступника». (Интересно, которого из вышеперечисленных «преступников» удалось «обезвредить» майору?)

Но не одними премиями отмечалась деятельность майора. Заслуги его были отмечены медалями «За безупречную службу» всех трех степеней. И только в конце послужного списка затерялся коротенький приказ № 150: Виктору Петровичу объявлен один-единственный выговор. Примерного майора пожурили так, будто шла речь об опоздании на работу. А ведь речь шла о человеческой жизни. Заключенный Алымов, видимо не выдержав увиденного в СИЗО, покончил жизнь самоубийством — добровольно предпочел мир иной миру насилия, царившему в изоляторе. Какой же вид пыток не выдержал он, какое «преступление» не признал? Отказался писать явки с повинной? Или написал и от безысходности покончил с собой? Кто ответит?

Неразгаданной осталась и смерть двадцатидвухлетнего Николая Кравцова, скончавшегося в тех же стенах при довольно странных обстоятельствах. Не случайно же старший следователь И. Поветкин в постановлении о производстве эксгумации трупа Кравцова (якобы умершего от «туберкулеза легких») отмечает:

«Возникает сомнение в том, что причина смерти Кравцова установлена правильно».

Ведь обнаруженные при эксгумации прижизненные увечья появились у Кравцова именно в период его содержания в «пресс-хате». Но о переломах упорно умалчивается в медицинской карте Кравцова. Как указали эксперты, «каких-либо записей о телесных повреждениях в этом документе (медкарте. — Авт.) нет». Получается, в медчасти изолятора о травмах умолчали. Почему? Чтобы не вызывать подозрений у заезжих комиссий и надзирающих прокуроров? Ведь именно для этого, в целях пущей конспирации, весь состав «прессовщиков» периодически перемещался из одной камеры в другую. Из 19-й в 58-ую, из 58-й в 59-ую и так далее.

Это была камера-призрак, камера-ад, кочующая по всему изолятору…

И все-таки, как бы ни были глухи засовы, о происходящем не могли не знать работники СИЗО. Не могли не слышать контролеры тех криков, доносящихся из ада. А услышав, писали рапорты. Хотя участь каждого такого рапорта была схожа с участью остальных:

«Я писала несколько рапортов, и все они куда-то исчезли… Многие рапорты не рассматривались, изымались из личных дел заключенных. Нарушители оставались безнаказанными. Контролеры постепенно переставали реагировать на нарушения и писать рапорты, видя безнадежность».

Незавидным становилось и положение их авторов: «Те, кто добросовестно выполнял свои обязанности, исправно писал рапорты, преследовались в открытую».

На скамье подсудимых оказался один лишь Лазаренко. Один подсудимый и 57 свидетелей… Но неужели всего один человек мог в течение двух лет (!) безостановочно раскручивать маховики этой машины пыток? Неужели никто, кроме контролеров, не был в курсе происходящего? Или в одиночку возможно организовать такую хорошо продуманную систему, в которой было предусмотрено все до мелочей? Ведь даже когда очередную жертву заводили в камеру, то о ней там уже знали буквально все. Каждую мелочь биографии.

«Когда я пришел в камеру № 19, — показал суду потерпевший Н., — то сразу же был удивлен тем, что заключенные очень хорошо осведомлены о моем прошлом. Они знали, что я учился в летном училище, что я был отличником, хотя все они были незнакомы мне и я их видел впервые».

Кто-то же информировал их.

И тем не менее судили одного Лазаренко. Остальные же вставали перед председательствовавшим на суде Н. Г. Никитенко, дабы рассказать «правду, и ничего, кроме правды».

Интересно, что свидетель Матвеев полностью отрицал даже факт существования камеры пыток как таковой, хотя и служил оперуполномоченным и не мог этого не видеть. Именно его фамилия мелькала в показаниях контролеров чаще всего:

«Я неоднократно видела, что тот самый Долгополов встречался с оперуполномоченным изолятора Матвеевым. После его ухода я делала у Долгополова обыск и обязательно находила сигареты, наркотики. Если кто и был всему зачинщиком, так это Матвеев…»

«Основные виновники в организации „пресс-хаты“ были Юшков и Матвеев».

Безусловно, один лишь суд может решить, виновен человек или нет. Но можно ли пройти мимо этих показаний, зная, что творилось в камере?

Здесь невольно задаешься вопросом: не явилось ли данное уголовное дело той малой частью айсберга, невидимая часть которого осталась, увы, неисследованной. Хотя она-то и представляет сегодня гораздо большую опасность…

Итак, сдано в архив дело бывшего майора Лазаренко, получившего в итоге лишь три года лишения свободы условно. Но не о чрезмерно мягком наказании хотелось бы повести здесь речь — это тема отдельного разговора. Вопрос сегодня в другом: как предотвратить подобное в будущем? Конечно же, не путем более интенсивного чтения лекций по повышению идейного уровня в среде работников СИЗО. Просто на самой ранней стадии следствия всегда, к сожалению, отсутствует одно юридическое лицо — адвокат.