Стефка Модар - Человек – сейф

Начальник, вновь дергая шеей, поднялся с кресла. Встав рядом с Говорухиным, с любопытством рассматривая как бы, между прочим, о чём-то вспомнив, с некой нервозностью в голосе добавил:

– Да к слову! Дня два назад у меня была твоя жена, симпатичная женщина, но уж очень дерганная, нервная. Наверно, и её мог бы понять. Не медок выпила.

С любопытством:

– Она всегда у тебя такая? – глядя в упор. – Сказала, что детей отправит к твоей матери. Взвинченной какой-то показалась, вся на взводе, тебя хотела видеть.

Впиваясь в лицо Виталия взглядом со скользящей иронией:

– Чтобы наверняка раздавить, как «таракана – пруссака». Мол, довёл до всего этого никто-то, а сам. Не взыщи!..

Отойдя от Говорухина, вновь сел в кресло.

Сгруппировавшись над столом, констатируя ситуацию с сарказмом, подметил:

– Завяли лютики! Стало быть, сдохла любовь, сломалась на корню! Как и твоя бабёнка взяла и сломалась. Не первая она, да и не последняя!..

Отмахнувшись рукой, подытоживая, хлестко бросил:

– Не выдержала, стало быть, испытания!

Вскочив с кресла выпрямляясь, потрясая указательным пальцем вверх, стал мельтешить перед столом:

– Ради детей! А их я вот тут читаю, нервно перелистывая личное дело – двое! Совсем крохи.

Вновь мельтеша. Но на этот раз его хватило ненадолго, резко остановившись, посмотрев на Виталия, найдя, что тот упрям, пояснил:

– Ты обязан жить и быть мужиком!

– А баба?! – косясь в его сторону, – она и есть баба, всегда ищет сильного!.. – с гордостью. – Льва!.. Это я к чему?!

Обращая внимание:

– Меня, к слову сказать, зовут ни кум и сват, а Лев! А если уж со всеми формальностями… Подполковник, Лев Анатольевич Аничкин! Запомни!

Опять мельтеша, забегал, как маятник взад-вперёд перед столом. Подойдя к Виталию, берясь за спинку стула с непониманием глядя на того тут же отойдя, остановившись у края стола теребя в руках папку с личным делом, зло, бросая обратно на стол, вслух нервно прокричал:

– Им сегодняшним всем – средства на безбедную жизнь нужны, не без того!..

– Пойми и прости! В таком поганом мире живём!..

Ходя взад – вперёд, чтобы как-то понять и самому, что только сейчас озвучил, скороговоркой выпалил:

– Сказала, что при тебе, стало быть, она вовсе не жила. Ещё молодая! Жить хочет! – разводя руками. – Вот – так и сказала! Что ей самой, как бы выжить!.. «Не работает, без денег сидит с детьми…»

Глядя цепким взглядом стихая:

– Да и ты, вон как подвёл.

Виталий по-прежнему упрямо молчал, не проронив на это ни слова. Аничкин на мгновение остановился. Качая головой, констатировал:

– Упрямый! Тяжело тебе будет. Как ты здесь не любят, но где-то, как-то уважают.

С вызовом:

– Попробуй, обмани судьбу! Гни свою дуду! Тяжело вздохнув, нажал на звонок.

Вошедший сержант-конвоир не поднимая глаз, подошёл к осужденному. Виталий Говорухин встав, отвернулся от подполковника, заложив руки за спину стоя по стойке смирно.

Аничкин строго посмотрел на конвоира тот, понимая его взгляд, поспешил вывести Говорухина.

Подполковник, в след, решая, что это будет к месту, добавил:

– Одиночка! «Человек – Сейф!..»

– Если что, знай, ко мне всегда можешь достучаться, я буду следить за тобой пока ты «Мой».

– Это то, что я могу для тебя сделать. Нравишься ты мне, осужденный, Говорухин!

Продолжая стоять с открытым лицом с нескрываемым любопытством, пристально смотрел в след тому, кто заставил нервничать, ожидая реакцию Виталия Говорухина. Тот, опустив голову вниз, не оборачиваясь, вышел, за ним поспешил, толкая в спину, сержант-конвоир.

Дверь за ними закрылась.

Подполковник Аничкин, вытирая испарину со лба рукавом кителя, сплюнул в сторону.

Зашагав семимильными шагами к сейфу, подойдя, дергая шеей, что могло лишь сказать одно, уж очень накручен, взял стоящий на нём графин.

Дрожащей рукой, наливая воду в стакан, стал взахлеб пить, вытирая ладонью капли воды на губах, вслух зло, проговаривая, – Возись со всеми, мать их!.. Возмущенно:

– Со мной, кто бы так в Чечне…

– Сопли вытирай им «сморкачам» на их чистенькой морденции, не унимаясь: «Ангелы серые!»

Стряхивая из стакана на пол последние капли воды застыл в немом оцепенении, глядя долгим взглядом на закрытую дверь…

…Тусклый свет в коридоре тюрьмы ничего не говорил о времени суток, хотя уже наступило утро.

Была естественная суета, распорядок выполнялся строго по режимному расписанию.

Рыжеволосый охранник среднего возраста, немного полноватый с мясистым подбородком, дыша в затылок заключенному, вглядываясь в упор в спину суровым взглядом глубоко посаженых глаз, вёл заключенного по коридору.

Изредка подталкивая вперёд дубинкой.

Наконец они остановились возле камеры. Охранник, приоткрыв тяжелую дверь, не поднимая глаз, пробурчал:

– К стене!..

Заключенный прилип к стене, белый как полотно от злости кивнул через левое плечо неопределенно в сторону, с напряжением в голосе спросил:

– И что ты, дядька – такой злой?

Охранник, молча наотмашь открыл дверь камеры.

Виталий перед тем, как войти, глядя в темноту с сарказмом подметил:

– Ты же человек!

Тот на мгновение задумался, соизмеряя взглядом осужденного с ног до головы, мол: «кто бы говорил…»

Зло, толкнув в спину грубо вталкивая в камеру, рявкнул:

– Не тебе мне читать проповеди, тоже мне праведник! – зубоскалясь. – Племянничек! «Кум тебе может и крестный дядька!» – с сарказмом. – А у меня здесь, таких как ты родственников, «серых ангелов»… По пальцам не счесть. Бессчётно!

Виталий обернувшись, глядя на охранника устремляя взгляд сквозь него вдаль, задумался, его, словно пробило, унося в туннель времени…

…В то ушедшее в прошлое, утреннее время, когда разразилась, та их первая ссора. Свидетельницей дрязг, как всегда была кухня, достаточно вместительная, как раз для разборок и дебатов. На ней можно было в случае чего и развернуться:

«Стандартный набор кухонной мебели абсолютно не был помехой…»

Открытая створка окна давала одному и другому в минуты всплеска эмоций быть услышанными.

Тогда всё началось, как обычно с немытой посуды, что лежала горой в мойке…

…Он, Виталий ссорился с женой, Ириной, такой молодой и симпатичной и, казалось бы «милой». Блондинка, не смотря на свои 29 лет, выглядела топ-моделью, но всё это шло вразрез с её далеко не ангельским нетерпимым характером. Он, как старший всё – таки на тот момент ему было около 35, в ссоре пасовал. Как мог, тушил пламя раздора.

Помнится, Ирина, стояла в расстёганном шёлковом халатике, под ним была видна лёгкая откровенная ночная сорочка, и она такая вся взъерошенная, как воробей, волосы, небрежно спадающие на плечи, короче, одним словом: «Красотка!»