Татьяна Светлова - Тайна моего двойника

В его взгляде читалась мужественная готовность дать мне понять, что я ему нравлюсь.

— Но только не стоит принимать желаемое за действительное, — добавил он мягко.

Я выдернула свою руку из-под его руки.

— Тебе же потом будет больно, — заторопился объяснить мне свою логику Джонатан, — когда ты поймешь, что это, хоть и редкое, но всего-навсего сходство. И что каждая из вас живет своей жизнью, в своей стране…

Я чуть не плакала. Если он в чем и был прав — так это в том, что мне изо всех сил хотелось верить, что Шерил — моя сестра.

— Извини, что я тебе даю советы (конечно, советы тут давать неприлично, вмешательство в частную жизнь, понимаете ли)… Постарайся отнестись к ней как к просто симпатичной девушке, которая могла бы — в лучшем случае — стать твоей подругой… Извини, — добавил он еще разок для верности, на случай, если я еще не приняла к сведению десять предыдущих извинений, — я просто не хочу, чтобы страдала от разочарований.

— Спасибо, Джонатан. Ты очень милый. Мне пора.

Я повернулась и пошла по гулким мраморным коридорам Сорбонны к тяжелым старинным дверям выхода. По-моему, Джонатан смотрел мне в спину.

Может быть, он был и прав, но он опоздал. Шерил уже вошла в мою жизнь. И мне было уже больно ее вычеркнуть.

Наступили выходные. Я мучалась и не знала, что делать. Мне страшно хотелось быть рядом с Шерил, ей звонить, с ней говорить. Но меня удерживало несколько трезвых соображений. Во-первых, Джонатан был прав и его слова осели где-то в моем сознании. Во-вторых, я боялась быть навязчивой. С ними, с западными людьми, всегда приходится быть начеку. Они церемонны в форме и сдержаны в содержании. Получается вежливо и обтекаемо. Никогда не скажут: мне это не нравится, а что-то такое в виде «это славно». Считайте, что не понравилось. Потому что, если понравилось, тогда скажут : «это очень славно». Очень — значит ничего, сносно. Дипломатический тренинг, которым я обязана Игорю, мне сильно помог — если бы я сохранила свою ленинскую простоту, то вообще не сумела бы не то что общаться с ними, но даже и догадаться, в чем тут фокус. Мы в России куда более откровенны и открыты, и, в целом, если на обратное нет особых причин, говорим то, что думаем. Западные же люди принципиально говорят именно не то, что думают, и им нужны особые причины, чтобы сказать правду… Занятно, да? Все это надо было сначала постичь, потом как-то научиться их понимать и с ними говорить на том же языке… Впрочем, последнее мне слабо удавалось. У них-то эти китайские церемонии в крови, они интуитивно знают, как надо и как не надо. Мне же приходилось обдумывать каждый свой жест и, лишенный помощи чувств и интуиции, мой интеллект кряхтел от натуги, прежде чем принять решение.

Он прокряхтел весь уик-енд. Я так и не позвонила ей. «Созвониться» — это ведь неизвестно, кто должен звонить. Кто-то должен был сделать первым этот шаг. Я оставила это право Шерил.

Телефон молчал. Если не считать обычного звонка от Игоря.

Я мучалась и ждала.

Может быть, Шерил тоже не знала, кто должен звонить первый? И тоже решила предоставить это право мне? Может, все-таки позвонить?…

Я позвонила Джонатану.

Джонатан явно обрадовался, словно он, точно как я, сидел у телефона и ждал звонка. Но только моего звонка. Я ему нравлюсь, это понятно, но он мне никогда не звонит. Русский парень уже бы оборвал телефон, уже бы мне предложил тысячу вариантов, как встретиться. Но не Джонатан, с его манерами западного человека вообще и аристократа в частности. А если он не проявляет инициативу, то на что он тогда может рассчитывать? Не потому, конечно, что я хочу, чтобы он эту инициативу проявил, а просто интересно, как в его голове это происходит…

Хотя, все может быть куда проще: ведь я сказала ему, что я замужем. Я с самого начала не знала, что у них тут принято жить вместе неженатыми и даже для таких пар есть специальный раздел в своде законов для семьи и брака — то есть, сожительство признано обществом и является одним из его институтов. А мне тогда было неловко сказать, что я «сожительствую» с Игорем… Теперь уже поздно объяснять. Впрочем, и незачем: никаких видов на Джонатана у меня нет.

Позвонила я ему, потому что начала сходить с ума от острого чувства одиночества и неполноценности моей жизни.

— Хочешь, в кино сходим? — предложил Джонатан. — Если ты не занята.

— Давай, — обрадовалась я. Не сидеть же мне допоздна одной, поглядывая на телефон!

Джонатан тоже обрадовался и стал договариваться со мной о фильме и месте встречи.

Мы условились на полвосьмого. Было шесть. Я пошла краситься и одеваться.

Шерил позвонила, когда я закончила макияж.

— Олья, знаешь что? — и замолчала.

Я подождала и, поняв, что молчание затягивается, напомнила ей:

— Я тебя слушаю, Шерил…

— Мне кажется, что можно было бы предположить, что мы действительно близняшки, — тихо сказала мне она. (Не удивляйтесь этой витиеватой манере изъясняться. Как я вам уже говорила, высказать прямо и открыто свои чувства или мысли считается у этих людей почему-то неприличным)

— Почему? — опешила я. Не от предположения Шерил, а от самого факта, что она отважилась мне об этом сообщить.

— Потому что мне тебя страшно не хватает.

Я обалдела еще больше.

— Приезжай, — сказала ей я. — У тебя есть машина? Тогда записывай адрес.

Мне было ужасно неудобно перед Джонатаном. Я извиняющимся голосом, со всей посильной нежностью ворковала в телефон, что в другой раз уж непременно…

— Не беспокойся, — сказал он. — Желаю вам хорошо провести вечер.

Все-таки в умении не показывать свои чувства есть свои положительные стороны.

— Я вот подумал… — сказал вдруг Джонатан, когда я уже собиралась положить трубку. — Спроси-ка у нее, где она родилась. На всякий случай.

Я кинулась приводить свою квартирку в порядок. Опыт моей семейной жизни в Москве, устроенной Игорем на западный манер, мне очень пригодился. Я быстро придумала небольшой ужин, накрыла красиво на стол, поставила свечи… и поймала себя на мысли о том, что жду Шерил, как на любовное свидание.

И даже с еще большим нетерпением.

В дрожащем пламени свечи ее лицо, такое знакомое и родное, такое мое собственное лицо, казалось неимоверно тонким и красивым. Нежный овал лица, орумяненный отблеском свечи, синие глаза, таинственно мерцающие из теней, тонкий нос, изящный рот… Не очень большой, не такой, знаете, на который хочется трусы натянуть, — а просто легко очерченный и выразительный рот. Я любовалась ею, почти не слушая и не слыша ее слов. В какой-то момент мне стало казаться, что я схожу с ума, что влюбилась в самое себя и не могу оторвать глаз от собственного изображения. Я никак не могла разделить "я" и «она», у меня голова шла кругом… Я вспомнила рассказ мамы, как однажды, придя на уколы в одну квартиру, она попросила трехлетних мальчишек-близнецов не шуметь, поскольку их старшая сестра заболела. На что один из них, подняв ясные голубые глазенки на мою маму, сказал удивленно: «Как же я могу шуметь? Ведь я же играю один!» Вот примерно то же самое испытывала я.