Татьяна Светлова - Тайна моего двойника

— Хорошо, — послушно ответила я ему и потянулась за подносом. — Это очень мило с твоей стороны. Мне еще никогда не приносили завтрак в постель.

Мне был очень приятен жест Джонатана, но, сказать честно, идея кушать в постели немытой-нечасаной мне не очень понравилась.

— Ну что ты, мне это ничего не стоит, — легонько улыбнулся он. — Я пойду приготовлю свои документы. Ты не знаешь, какие нужны?

— Бери все, — посоветовала я ему.

Быстро покончив с завтраком — во мне все билось от нервного нетерпения, — я бросилась в ванную, привела себя в порядок и рванула к телефону. «Спасибо за разрешение позвонить!» — бросила я через плечо, набирая номер оргкомитета партии Василия Константиновича.

Долго, очень долго никто не подходил — я ждала. Наконец, какой-то мужской голос ответил. «Василия Константиновича, пожалуйста», — попросила я.

— Кто его спрашивает?

— Ольга Самарина.

Молчание.

— Алло, алло! Вы меня слышите? Он мне очень нужен, я звоню из Парижа, пожалуйста, позовите его.

— Подождите.

Трубка звякнула о стол, и сердце мое стукнуло о грудную клетку.

Я ждала довольно долго. Джонатан смотрел на меня, и я ему объяснила шепотом: «Сейчас позовут». Откуда-то из глубины помещения, которое я никогда не видела, до меня долетело: «… Самарина. — Тс-с, тише».

— Оленька, — ласково заговорил знакомый голос, — как ты поживаешь?

— Хорошо, спасибо. Василий Константинович, а как…?

— Ты откуда звонишь?

— Из Парижа… Я хотела спр…

— Ты здорова?

— Да…

— Как тебе там, во Франции?

— Нормально… А…

— Когда собираешься приехать?

— Я…

— На Новый Год приедешь?

— Не знаю… Дело в том…

— На Новый Год-то — надо было бы приехать на родину, а там и Рождество наше, русское — негоже его справлять среди чужеземцев!

Мне бы его патриотические заботы! Он что, нарочно пристает ко мне со своими «как ты, где ты и когда ты»?

— Василий Константинович, я очень беспокоюсь!…

— Что-то случилось?

Я растерялась. Все это светское начало разговора свидетельствовало, что ничего такого, чего я боялась, не произошло.

— Нет… Я думала… А с Игорем ничего не случилось?

— Да нет, бог миловал! Почему ты спрашиваешь?

— Он мне не звонит уже давно и я никак не могу застать его в квартире — наш телефон не отвечает…

— Ты же знаешь, моя дорогая, что сейчас идет предвыборная компания. И мы все отключили наши домашние телефоны — слишком много лишних звонков и ненужного беспокойства…

— Вот оно что! — Я, кажется, была разочарована. Нет, не тем, конечно, что с Игорем ничего не случилось. Просто это снова ставило передо мной безответные вопросы.

— Но почему же он сам мне не звонит?! Я уже начала бояться, что он заболел, попал в автокатастрофу, умер, наконец! — Горло мое сжалось и в голосе зазвучали слезы.

— Ну-ну, не надо так переживать. Игорь уехал по Сибири в связи с избирательной кампанией. Он пробудет еще недельки две там. Оттуда, сама знаешь, дозвониться нелегко — я и сам почти потерял с ним связь, не балует он нас с тобой своим вниманием, а? Не сердись на него, Оленька, твой Игорь — человек деловой и занятой, сама знаешь… Но я ему при случае скажу, негоднику, чтобы сделал все возможное, чтобы тебе позвонить. Ты сама-то как? Ты в порядке?

— В порядке, — всхлипнула я. — С ним правда ничего не случилось?

— Ну подумай своей хорошенькой головкой: если бы что-то такое произошло, мы бы тебе тут же сообщили! Продиктуй-ка, кстати, свой телефон и адрес, чтобы, действительно, в случае чего… Так ты и сама будешь спокойна: раз Василий Константинович не звонит — значит все нормально.

— Он есть у Игоря — не очень уверенно возразила я.

— Ну и хорошо, я у него возьму, как только он объявится. Не волнуйся. Ты когда учебу заканчиваешь?

— В январе…

— Вот и отличненько. Приедешь — обмоем твой диплом. А если что — звони, не стесняйся. Ты знаешь, я тебе всегда готов помочь…

Я посмотрела на Джонатана: «Игорь уехал по Сибири… Оттуда трудно дозвониться.»

— В России до такой степени плохо работает телефонная связь?

— Нет.

Джонатан отвел глаза. Ему ничего было мне сказать. Мне тоже говорить не хотелось. Мне все так надоело! Бояться, сомневаться, жить в непонятной опасности и сплошных загадках, биться над их решением — мне все на-до-е-ло!

Белые отштукатуренные стены; высокие узкие окна-бойницы, забранные решетками; тяжелая металлическая дверь. Помещение было большим, сухим и теплым, даже жарким, пожалуй.

Игорь приставил стул к стенке и забрался на него. В узкий прямоугольник окна был виден нетронутый снег. Пейзаж не узнавался.

Не имеет значения. Не много нужно ума, чтобы понять, что это подвал.

На старом диване, где Игорь провел ночь, лежало вытертое верблюжье одеяло веселого рыжего цвета. Круглый деревянный стол, когда-то лакированный, древесина в пятнах и белесых кругах от стаканов и чашек; два венецианских стула, тоже не первой молодости… Старая ненужная мебель, которая, вместо помойки, нашла себе приют в подвале…

Чего?

Дачи, конечно. И чистый, нетронутый снег — где такое найдешь в городе? Это подвал дачи…

Чьей?

Ему до сих пор не довелось посещать подвалы дач, на которых он бывал. А может, это подвал дачи, на которой он никогда и не бывал?…

Но сейчас не это важно. Важно лишь то, что он на даче.

Вместо Парижа.

* * *

Как же его вычислили? Когда?

С тех пор, как он отозвал в срочном порядке Сергея из Парижа, прошла неделя. Неделя, в которую он попытался создать видимость бурной деятельности, пытаясь, на самом деле, лихорадочно придумать, как отвести опасность, нависшую над Олей.

Кто-то за эту неделю догадался, что он темнит.

Кто?

Сережа. Кто же еще!

Он вернулся из Парижа удивленный своим отзывом, настороженный. Но Игорю он ничего не сказал, вопросов не задавал. Затаился.

Учуял, стало быть, что Игорь ведет двойную игру. Он вполне мог сообразить, он не глуп, Сергей…

И помчался стучать — выслуживаться… Это он тоже вполне мог.

А, может, с той стороны сами насторожились. И подъехали к Сергею с расспросами: что это, мол, у вас ничего не двигается в поисках? А уж Сережа рад стараться: все свои подозрения и сомнения разом выложил.

Как бы то ни было, Сережа его предал. Продал.

Что ж, поделом тебе, чистоплюй: не ты ли чувствовал с самого начала, что в мальчике этом что-то порченое? И не ты ли сказал себе: не мое дело? Не мне его воспитанием заниматься?

И вот оно, «не твое дело». Сидишь ты теперь на даче в подвале, за решетками и железными дверьми. И теперь всё — не твое дело, потому что ты уже ничего не можешь делать…